– Серёжа! Ты – опасный человек. Теперь все мальчики в школе будут тебя бояться, а девочки... да они уже сейчас почти все тайно влюблены в тебя, а бедная Светочка Быкова – такая хорошая и скромная девочка! – даже поцеловала тебя к ужасу нашего пед.коллектива!
– Оленька!
– Нет, Серёжа, и ещё раз нет. Давайте лучше уберём со стола, и вы поможете мне повесить гардину. Я давно уже хочу новую штору повесить. Как, поможете?
– С вами, Оленька, хоть в ад.
Серёжа наш был, как вам уже известно, хозяйственным и деловитым пареньком. Умел обращаться с любым инструментом... но в этот раз руки у него почему–то сильно и лихорадочно дрожали. Когда Серёжа закончил свою «мужскую» работу и слез со стола, на стол для наведения окончательного лоска поднялась Оленька... И Серёжа увидел прямо перед собой её стройные ножки, всю её фигуру, наполненную какой–то просто невероятной притягательной нежностью... Дольше терпеть такую муку у Серёжи просто не хватило сил... (И не называйте нашего героя подлецом и негодяем! А как бы вы сами поступили на его месте? Умыли бы руки и ушли домой?... Вот то–то и оно!).
Серёжа обхватил Оленькины ноги, потянул её на себя, развернул, сзади что–то треснуло, тяжёлая деревянная палка полетела вниз, назидательно треснула по неугомонной Серёжкиной башке... но даже и это его не образумило. Оленька не кричала: «Ма–ма! Ма–ма!» (Да и кто мог её услышать за такими крепкими «золотоносными» стенами). Она сопротивлялась молча, но упорно и отчаянно. Когда Серёжа начал сбрасывать и с самого себя «лишнюю» одежду, из его сапога вывалился блестящий зверобойный кинжал. Оленька увидела этот кинжал, глаза её расширились от ужаса. Но сопротивлялась она уже из последних сил. А Серёжа, наоборот, зверел всё больше и больше. Когда он начал срывать с Оленьки платье, ярость её сопротивления заметно уменьшилась. Может быть, её напугал огромных охотничий нож, может быть, ей стало жалко Серёжу, которого долбанула по башке оторвавшаяся гардина, а может быть, ей стало жалко своего, купленного на нищенскую учительскую зарплату платья (Ну, сколько вам, туповатым кремлёвским бюрократам, твердить: педагогам надо платить больше! А молодые учительницы должны хорошо и модно одеваться). Серёжка–то наш, на самом деле, был готов разорвать в клочья всю оставшуюся на Оленьке одежонку...
Потом он уложил её на кровать... и сразу из бешеного насильника превратился в ласкового и нежного, с утончённым вкусом любовника...
(Всё! Хватит! Занавес! Вам только дай волю, господа кинематографисты! А с нас, несчастных, и так семь потов пролилось на чистую и белоснежную, совершенно невинную бумагу).
Оленька не печалилась и не рыдала о потере своей девственности (Увы, целомудренная самоистязающая жизнь не только вредна для здоровья, но и гораздо тягостнее жизни, проведённой в веселии и любовных, необременительных для тела и души, утехах).
После счастливого спасения Оленькиной сумочки Серёжа стал гораздо чаще оставаться ночевать «у Гены Салова или в пещерке». С Ольгой Юрьевной они жили душа в душу, словно бы давно и упорно искали друг друга (Полиглот Сергей Васильевич, правда, до сих пор вздыхает о том, что не смог основательно изучить французский язык с таким доброжелательным педагогом как Софья Андреевна). Заботливые родители набили полную коляску разными таёжными продуктами, чтобы он отвёз их в город. И Серёжа привёз эти продукты, но не к Свете, как он когда–то мысленно планировал, а, – вы уже догадались – к Ольге Юрьевне.
(Кстати, о мотоцикле с коляской. У Серёжи никогда не было никаких прав, а он свободно разъезжал не только по тайге, но и по городу Миассу.
Вы, наверное, сразу подумали: а почему гаишники не прекратили такое явное безобразие? Всё дело в том, что на их вездеходном транспортном средстве был государственный номерной знак 70–00, который открывал нашему герою свободный проезд по станции и всему городу. Иногда к мотоциклу подходили обмундированные товарищи, но увидев этот номер, поворачивались и благоразумно возвращались к исполнению своих более насущных обязанностей. Всё дело в том, что какой–то большой милицейский начальник тоже оказался отцовским фронтовым приятелем. Они вроде бы даже вместе освобождали Освенцим и, к своему ужасу, одними из первых зашли на его территорию.
Но всё равно отец у Серёжи, Василий Николаевич, был старорежимно честный человек. Однажды он вручил своему сыну «Правила дорожного движения», Серёжа изучил их, безупречно ответил на все тридцать отцовских вопросов, словом, как бы сдал экзамен. А поскольку по вождению у Серёжи был всего единственный прокол: прыжок с мостков в озеро Большой Кисегач, то папа и посоветовал ему съездить в Миасс за заготовленными для него правами, но Серёжа именно в этот момент так закрутился со своими делами, что остался на всю свою жизнь «бесправным» человеком).
(Классики потому и называются классиками, что они всегда и во всём правы. Как это у них: «Вся жизнь театр, а люди в нём – актёры». И на самом деле, комические актёры всегда попадают в юмористические и смешные ситуации, а трагические герои–любовники имеют склонность вляпываться в такое... вы, конечно, уже догадались, кого мы имеем ввиду).
Однажды Оленька увлечённо занималась приготовлением «семейного» ужина, а Серёжа полёживал на её кроватке и почитывал одолженный ему «немкой» Софьей Ниловной толстенный фолиант. Был чудесный и мирный вечерок. Вся окружающая обстановка и сама природа обещали впереди только одни приятности... Да и Оленька, самозабвенно хлопотавшая по хозяйству, была восхитительна. Она заметно похорошела с того памятного вечера. Да и любимец Муз Серёжа не жил, а «как сыр в масле купался». От такого беззаботного счастья он даже поправляться начал... Через открытую дверь он любовался хлопотавшей на кухне Оленькой... И вдруг со двора раздался глухой стук в калитку.
– Это, наверное, Марфа Сергеевна приехала! – просияла Ольга Юрьевна и побежала открывать закрытую на задвижку калитку.
Серёжа решил продолжить чтение. Но со двора через открытую дверь он услышал два голоса: нежное Оленькино сопрано и грубый мужской бас, обладатель которого был не совсем в резвом состоянии.
– Николай! Как вы узнали мой адрес?
– Да у твоей же подруги Надьки Лавровой и узнал.
– Но я вас сюда не приглашала.
– А я, может быть, сватать тебя приехал!
– Извините, Николай, но вам лучше уехать домой.
– А зачем я тогда с работы отпрашивался и с букетом сюда припёрся?
– Не знаю зачем, но я никогда не давала вам повода для таких неожиданных визитов.
– А цветы я тебе раз подарил. Ты же взяла!
– Я просто не хотела вас обидеть. Сейчас вам лучше уехать домой. Вас сюда никто не приглашал.
– И чего ты, Оленька, такая ломака? Другие девчата в общаге так не ломаются. Ты знаешь, сколько я в месяц выколачиваю? Да за меня любая пойдёт!
– Николай! Уезжайте домой. Мне некогда с вами разговаривать.
– А ты чего такая нарядная?... И в фартуке пёстром. У тебя что, гости?
– Да, я жду гостей, но вас это не касается!
– А я пойду и посмотрю на их наглые рожи!
–Николай, вернитесь!
Серёжа во время этого нелепого во всех отношениях разговора успел подняться с кровати и надеть штаны.
В дом ввалился огромный двухметрового роста нестарый ещё мужик с испитой багрового цвета рожей, но с галстуком на шее и букетом цветов в хозяйственной сумке. Он внимательно обозрел все углы и удивлённо уставился на стоящего у стола Серёжу. За его спиной мелькнуло лицо расстроенной Оленьки. Мужик обернулся к Ольге Юрьевне и недоумённо вопросил её:
– А где гости? Тут только какой–то сопляк слюнявый, а гости где?
Серёжа решил вмешаться в этот бестолковый разговор.
– Я пришёл к Ольге Юрьевне за книгой. Ольга Юрьевна! тогда я пойду домой.