Серёжа подумал немного, покачал головой, и решительно нажал левой ногой на рычаг переключения скоростей. На перекрёстке развернулся и направил своего трёхколёсного коня в сторону дома. Ехал он быстро, а думал примерно следующее: «Ну и жри сама свои конфитюры и шашлыки! Какая всё–таки цаца эта Жанночка оказалась! А Лёня – сопляк ещё и в гости зовёт! «Заходите в гости!» Ну и дурак же я! Целый день только зря угробил! Надо было на Граните другой дорогой поехать! Своих же волков лишил их законного корма! Сейчас они голодные бродят по тайге и плохо обо мне думают. Надо будет им какого–нибудь телёнка или косулю пригнать, восстановить дружбу. Волки – друзья, а эти городские... Да пусть они жрут свои шашлыки и конфитюры! Только бы ко мне не привязывались!».
(Вы, проницательные и догадливые читатели, конечно, понимаете, что гнев нашего героя был связан исключительно с тем, что на Жанночку у него были другие, более благородные планы).
Но это была пора выпускных и приёмных экзаменов, и думать Серёжке необходимо было совсем о другом. Какие тут «жанночки и конфитюры», когда нашему герою приходилось сражаться со всей образовательной системой самой большой страны мира! («самой большой» – это в смысле количества запущенных, заброшенных и неосваимаемых территорий).
Душевные раны залечивать нашему Серёжке не пришлось. Они сами незаметно затянулись в экзаменационной суматохе. Серёжа закончил войну со школьной системой образования вполне удачно: окончательный счёт был 8:0 в его пользу. Но в Миасс продолжал наезжать по своим делам. И вот однажды, примерно через 3–4 недели после вышеописанных событий, Серёжа в прекрасном, благодушном настроении шёл в сторону миасской железнодорожной станции. Школу он успешно закончил, теперь перед ним открывались другие, более заманчивые перспективы...
Впереди него лёгкой воздушной походкой шла не просто стройная, а какая–то изящная, миниатюрная, словом, прелестная девушка. Серёжка быстренько догнал её и посмотрел сбоку: симпатичная смуглая мордашка незнакомки тоже была безупречна. Серёжа снова поотстал немного, подумал (обычно в подобных случаях он не утомлял себя долгими раздумьями). (Уважаемые нерешительные, скромные и хорошо воспитанные молодые люди! Мы с искренним благоговением относимся к вашему деликатному отношению к привлекательным особам противоположного пола! Но всё дело в том, что пока вы «деликатничаете», скромничаете, вздыхаете, думаете и советуетесь со своими родителями, все красивые девушки достаются нам, грубым и нахрапистым прохвостам, без раздумий и без оглядки на обстоятельства бросающимся за первой же прошелестевшей мимо нас юбчонкой, нагло и неотвязчиво преследующим свою перепуганную жертву и почти всегда – на зависть вам! – добивающимся своих низменных и переменчивых целей. А вам, добрым и благородным молодым людям, почему–то всегда достаются на всю вашу мучительную жизнь только наши объедки).
Серёжа снова догнал «свою» прелестно–воздушную незнакомку, ещё осмотрел сбоку её тонкое с идеальными чертами лицо и... решительно бросился в атаку:
– «Прекрасной барышне привет!
Я провожу вас, если смею?
«Его» волшебная незнакомка изумлённо взглянула на него своими убийственно–очаровательными глазами, опустила их вниз и тихо ответила нашему прожжённому дону...:
– «Прекрасной барышни здесь нет.
Домой одна дойти сумею».
Серёжа наш, получив такой достойный отпор, буквально остолбенел и, чтобы как-то восстановить свою ранимую честь, принялся лихорадочно рыться в неиссякаемых кладовых своей памяти, вспоминать этот же классический отрывок на языке подлинника, но, взглянув на «прекрасную барышню», был просто поражён тем пылающим и граничащим с безумием взглядом, которым она смотрела прямо на него. Пока он туго соображал, вспоминая что–то, миасская девушка заговорила сама:
– Здравствуйте, Серёжа! Вы меня помните?
Серёжа ещё внимательней посмотрел на неё, хлопнул в отчаянии по своему сократовскому лобешнику и воскликнул:
– Лёня!!! Лёня, это – ты?!
– Ну, наконец–то вы меня узнали! Только я – не Лёня, а Эвелина. А Лёней меня только мои подруги, Женя и Надя, зовут. Я так обрадовалась, когда увидела вас...
Тут Лёня–Эвелина явно смутилась своей откровенности и замолчала. Зато Серёжа просто пылал от неожиданно свалившегося на него вдохновения.
– Эвелина, у вас есть с собой зеркальце?
– Нет. А зачем оно вам, Серёжа?
– Я немедленно хочу посмотреть на самого последнего дурака и идиота в этом городе! Надо было быть просто чертовски неотёсанной дубиной, чтобы самому не догадаться об этом. Хотя, когда я нёс вас на руках к себе домой, я что–то почувствовал, но не сообразил...
– А разве ваша мама не сказала вам, что я – девочка... девушка.
– Так, Эвелина, я же сдавал всякие там противные экзамены, закрутился, а мама, когда я назвал тебя «пацаном», только покачала головой и улыбнулась. Она, наверное, тоже считает меня дураком...
– Нет, Серёжа, у вас такая красивая и замечательная мама. Мне–то далеко до неё. А вас она очень любит, и очень боится, когда вы один бываете в тайге... А ваша соседка, тётя Нина, так быстро мне ногу вылечила... видите, я уже хожу без тросточки.
– Вы, теперь, Лёня, наверное, ходите на танцы...
– Что вы, Серёжа! Я вообще ещё ни разу в жизни на танцах не была.
– А куда вы, Эвелина, сейчас идёте?
– Я? Серёжа, давайте лучше пойдём к нам домой. Сегодня – выходной, мама и папа дома. Серёжа, я им всё рассказала, всё, всё. Они просто восхищены вами и очень хотели бы вас увидеть... Вы тогда так быстро ушли...
И Серёжа, наш многоопытный и хитроумный дамский угодник, против своего обыкновения, почему–то в этом случае сразу и решительно согласился идти к её родителям (Небеса! Где музыка?).
А музыка звенела в растревоженной Серёжкиной душе. Он сразу попытался взять своего «Лёню» под ручку, но Эвелина смущённо отняла её и, улыбнувшись своему кавалеру, весело сказала:
– Тогда идёмте к нам домой!
«Дома» они застали поистине идиллическую картину: папа сидел в гостиной и, видимо, разыгрывал сам с собой шахматную партию, мама хлопотала на кухне. Серёжа всегда и всюду приходил вовремя, то есть к обеду. Началась милая родительская суета (а разве бы вы не засуетились, если бы к вам пришёл спаситель вашей дочери, да ещё и с божественным нимбом над головой?). Гостеприимных родителей Эвелины звали: Аркадий Иосифович и Роза Наумовна Гринфельд. Приятные, милые и симпатичные люди. А дочь, дочь–то какая у них!
Пообедали в тесном, дружественном и почти семейном кругу. Роза Наумовна была такой же прекрасной поварихой, как и Серёжина мама (Кушай, кушай, Серёженька! Наедайся впрок! Под старость тебе придётся самому варить для себя перловую кашу). Еврейская кухня тоже оказалась замечательной, вполне по силам любому русскому дублёному желудку. Серёжа, изредка поглядывающий на красавицу «Лёню» был, что называется, в ударе. Он рассказывал самые забавные истории из своей заповедной жизни с таким упоительным восторгом, с таким красноречивым искусством, что даже сам иногда подумывал: «Эх, жалко, что с нами нет моей любимой учительницы литературы Александры Семёновны. Она бы сейчас с почтительным восторгом стенографировала их для «Всемирной литературы».
Из всех его рассказов, помимо живописного антуража, выпукло и зримо выступал образ скромного, послушного и приличного мальчика Серёжи, не только любящего своих родителей, но и уважающего всех встречающихся на его пути взрослых. Под конец образа Серёже даже несколько опротивел этот так разрисованный им трафаретный отличник и паинька «Серёжа».
После обеда Роза Наумовна и Эвелина ушли на кухню мыть посуду и, что греха таить, обсуждать нового... да не нового, а первого и единственного Лининого знакомого этого страшного, даже ужасного по временам мужского пола.
Аркадий Иосифович дружелюбным жестом пригласил своего молодого гостя «разыграть партейку» в шахматы. Серёжа, никогда не отказывающийся ни от каких видов единоборств и имеющий некоторое представление об особенностях шахматной игры, с энтузиазмом опрометчиво согласился.