— Клаудия в «Полетт», в школе, — говорит она. — Они ставят кукольный спектакль. Я ее жду с минуты на минуту. Заходи.
Тот же дом, который мы купили в год свадьбы, она могла бы подыскать место получше, но по-прежнему живет здесь, ей нравятся соседи, в этом районе самые лучшие начальные школы, отсюда недалеко до ее офиса и группы продленного дня, в которой Клаудия остается после уроков.
— Хочешь кофе? Я сварила немного свежего, — говорит Патриция и бросает мне спортивный раздел утренней газеты.
— С каких пор ты пьешь кофе? — Она всегда была помешана на своем здоровье.
— А я не пью. Просто подумала, может, ты захочешь.
— А-а, понятно. Спасибо. — Я бесцеремонно плюхаюсь на диван и начинаю листать спортивные новости, чтобы узнать результаты матчей по бейсболу. Сейчас разыгрывается милая домашняя сценка, жена (ладно, пусть бывшая) готовит муженьку чашечку кофе, их дочь играет по соседству с подругой, на хрустящей газетной бумаге ни единой морщинки, во дворе перед домом зеленеет недавно подстриженная травка, небо отливает синевой, дождем и не пахнет. И все-таки что-то не так: восемь лет подряд я забираю Клаудию в субботу по утрам после школы, и ни разу Патриция не предлагала мне чашечку кофе.
Подложив под чашку салфетку, она ставит ее передо мной на кофейный столик.
— Нам нужно поговорить. — Она подсаживается ко мне, но не настолько близко, чтобы мы случайно дотронулись друг до друга. Она сидит, сцепив руки между колен и слегка подавшись вперед. Плечи напряжены, не знаю, в чем тут дело, но это не предвещает ничего хорошего. Затем меня осеняет: она узнала, чем на самом деле вызван мой так называемый отпуск, и беспокоится, что будет с алиментами на Клаудию, с оплатой стоматологу. А может, тешу я себя иллюзией, она беспокоится и обо мне тоже.
— О'кей, — спокойно отвечаю я, — валяй! — Небрежно держу чашку, невозмутимо отхлебываю — я буду само спокойствие, я умею брать себя в руки.
— Я слышала, ты уходишь в отпуск, — начинает она.
Я киваю.
— По-моему, это здорово. Как жаль, что я тоже не могу себе этого позволить.
— Не уверен еще, что дело выгорит, — пожимаю я плечами. Надо быть начеку.
— Если не выгорит, ты всегда можешь выйти на работу раньше положенного, — говорит она и с горечью добавляет: — По крайней мере, тебе есть куда вернуться. У тебя есть своя практика.
Она ненавидит собственную работу. Патриция служит помощником окружного прокурора по апелляционным делам. Дело это сугубо техническое, ей никогда не приходилось держать речь перед жюри присяжных. Но на своем месте она незаменима, без нее они просто пропали бы! Окружной прокурор Джон Робертсон, ее босс (время от времени мы с ним выпиваем, несмотря на то, что в зале суда становимся противниками, ведь он — окружной прокурор, а я — адвокат, представляющий интересы защиты), без конца твердит мне об этом. Но она уже много лет терпеть не может свою работу.
— Я ненавижу свою работу.
— Ты прекрасно с ней справляешься. Все так говорят.
— А-а, Робертсон, этот болван! — В ее голосе сквозит заметное раздражение. — Он похвалил бы и орангутанга, если бы тот смог писать под диктовку и три дня в неделю оставаться на службе после окончания рабочего дня.
— Да нет, я серьезно. — Господи, неужели это и все! Так просто? Может, чуточку похвалить ее? — Все же знают, что отделом по рассмотрению апелляций, по сути, заправляешь ты. Робертсону он подчиняется лишь номинально.
— Вот-вот! — подхватывает она. — Поэтому он и получает сорок тысяч семьсот пятьдесят долларов в год, а я застряла на тридцати пяти.
— Через пару лет он уйдет на пенсию, — успокаиваю ее я, — у тебя же все схвачено.
— Я не хочу сидеть еще пару лет, Уилл… — Приложив костяшки пальцев к вискам, она массирует их так сильно, что кожа краснеет. — Мне уже почти сорок.
— Ты прекрасно выглядишь.
— Спасибо. — Оно отдает презрением. — Я по уши увязла в бесперспективной работе, которую ненавижу, живу в ненавистном мне доме, но не могу купить новый дом и… — Тут она останавливается и делает глубокий вдох. — О Боже, мне так неудобно об этом говорить…