Перед этим я читаю ей вслух. Мы с головой уходим в книгу, по большому счету и она, и я одиноки, иной раз книги мы воспринимаем легче, чем жизнь, во всяком случае, для нас они более одушевленные существа, чем люди.
Она хочет, чтобы я почитал что-то новое, что-то такое, что нравится мне самому и что могло бы понравиться и ей тоже, что-то «более взрослое». И мне приходится искать «Одиссею» в хорошем переводе Лэттимора, с загнутыми кверху страницами и подчеркнутыми строчками. И я начинаю: «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен, многих людей города посетил и обычаи видел, много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь, жизни своей и возврате в отчизну сопутников…»
Вместе мы одолеваем почти половину первой книги, пока она не засыпает. Отметив место, на котором закончил, я кладу книгу на прикроватную тумбочку. Завтра продолжим. Может, сегодня ночью моему ребенку, который всю жизнь провел на суше, вдруг приснятся парусники, море. Может, ей приснится мать, которая изо дня в день только и делает, что глядит на водную гладь.
Я целую ее, желая спокойной ночи, и, притворив за собой дверь, перехожу к обществу бокала, где налито на два пальца «Джонни Уокер блэк», и собственных мыслей.
Я ищу свой идеал женщины, но идеал женщины не существует, кроме как в моих детских мечтах, которые давным-давно полетели ко всем чертям. Я разругался с Патрицией — конечно, мы оба были виноваты, но в первую очередь все произошло из-за меня; если бы я как следует постарался, мы все еще могли бы быть вместе. Хотя все это чепуха. Мы все равно не остались бы вместе, но, так или иначе, нам обоим надо было постараться сохранить все как есть. Правда, я и понятия не имею, что следует делать для того, чтобы остаться вместе. «Ничего не получается? Тогда пока». Холли, конечно, была штучка еще та, я не раскаиваюсь в том, что порвал с ней, но, по большому счету, как я вел себя с ней? Я изменял и той и другой направо и налево, изменял, живя сначала с одной, а потом с другой, пока наконец в мою жизнь не вошла потрясающая женщина, которая чуть ли не сама вешается мне на шею. Перед моим мысленным взором, разливая по телу приятное волнение, снова возникает Мэри-Лу. Завтра ночью я буду заниматься любовью, она доставит мне больше удовольствия, чем ветхозаветная Далила Самсону, но готов поспорить на приличную сумму, что мысль об Ивлин Декейтур не покинет глубин подсознания. «Нельзя все время получать то, что хочешь» — это изречение лучше всего подойдет моему надгробию. А когда, разумеется, я это получу (я же хотел Мэри-Лу, очень хотел, разве нет?), то окажется, что это, что бы оно собой ни представляло, совсем не то, что мне нужно было. Или то, что, как я думал, мне нужно было?
Господи, вся эта терапия яйца выеденного не стоит, все это сродни самокопанию, но все же стоит попробовать. Мне нужно узнать, с какой стати я все время сжигаю за собой мосты, почему отвергаю то, что важнее для меня больше всего на свете. Я обошелся подобным образом со своими двумя женами, с компаньонами по фирме. Кто теперь следующий — Мэри-Лу, моя новая адвокатская практика или, может быть, Клаудия?
Я по-прежнему думаю о том, почему же все-таки Патриция не может служить Клаудии примером для подражания, сравниваю ее с другими женщинами и признаю, что сравнение не в ее пользу. Хотя, вообще-то, какое у меня право говорить об этом, сравнивать кого-то с кем бы то ни было? Каким, черт бы меня побрал, я могу служить примером для подражания собственной дочери? Бабник и кутила, если заниматься определениями. И она должна знать, она достаточно для этого взрослая и уже видела, как я терял работу и друзей, к которым был привязан.
Мне нужно стать другим. Ради нее, если ничего другого нет. Я не могу допустить, чтобы она видела, как ее старик ставит на себе крест. Забудь о том, чтобы преуспеть на рынке, все это по большому счету неважно, вырасти в собственных глазах я могу и во сне, а вот когда проснусь и увижу окружающий мир, то выяснится, что я для него не приспособлен. Мне обязательно нужно показать ей, что и мужчинам свойственна внутренняя красота и честность.
В бокале налито на два пальца, потом еще на два пальца, потом еще на два, и глазом не успеешь моргнуть, как оприходуешь большую часть бутылки. Поэтому я решительно отодвигаю старину Джонни, чтобы не наливать еще бокал. Мне хочется заснуть, чтобы в голове не шумело. Впрочем, если уж на то пошло, я вообще не хочу спать, хочу лежать с открытыми глазами, с ясной головой. Если меня посетят мысли, пусть они будут настоящими.