Любуясь ее нежным, смышленым личиком, как у лисенка, Спиридонов рассказал, что он журналист и хочет написать статью про Федулинск. Люсю, по совету Осика, он выбрал в свои, говоря по-русски, гиды и чичероне. План такой: прогулка по городу, осмотр достопримечательностей, затем обед в ресторане за его счет, а дальше — видно будет.
Девушка слушала внимательно, головку склонила на бочок, но что-то ее беспокоило.
— Сперва ведь надо зарегистрироваться, Геннадий Викторович… Я позвоню, да? — и потянулась к телефону.
— Что значит зарегистрироваться? Куда ты собралась звонить?
— В префектуру, куда же еще?
— Зачем?
Поглядела на него удивленно:
— Иначе нельзя… Накажут. Да и какая разница? Вас же все равно на станции сфотографировали.
Спиридонов задумался, машинально закурив. Несуразности накапливались, и ему это не нравилось. Мелькнула догадка, что на суверенном федулинском пространстве некая сила организовала свободную зону, со своей системой управления и контроля, но как это возможно осуществить под самым носом у бдительной столицы? Люся замерла на стуле в позе смиренного ожидания.
— Говоришь, родители на прививку ушли? — спросил Спиридонов. — Что за прививка?
— Еженедельная профилактика. — Девушка смотрела на него со все возрастающим недоумением. — Сегодня четверг, верно? Прививают возрастную группу от сорока до пятидесяти.
— Делают уколы?
— Иногда уколы, иногда собеседования с врачом. Извините, Геннадий Викторович, вы словно с луны свалились.
— И где это происходит? В больнице?
— Зачем в больнице? В пунктах оздоровления.
— Ты тоже туда ходишь?
— Позавчера была. — Девушка с гордостью продемонстрировала ему руку, испещренную синими точками, как бывает у наркоманов.
Спиридонов почувствовал желание выпить.
— У тебя водка есть?
Люся метнулась на кухню и через минуту вернулась с початой бутылкой и двумя чашками. Глазенки возбужденно блестели.
Выпив вместе с девушкой, Спиридонов продолжил расспросы.
— Родители у тебя работают?
— Раньше работали, пока завод не закрыли.
— На что же вы живете?
— Как на что? Талоны же нам дают. А водки вообще сколько хочешь. Мы хорошо живем. Раньше плохо жили, когда Масюта правил, коммуняка проклятый. Чуть голодом всех не уморил. Правильно сделали, что его укокошили.
— А теперь кто у вас голова?
Нежное Люсино личико осветилось вдохновенной улыбкой.
— Как кто? Монастырский Герасим Андреевич, благодетель наш. Спаси его Христос. Уж он-то в два счета навел порядок… Может, мне все же раздеться? Предки скоро явятся.
У Спиридонова в башке клинило, как при высоком давлении. Пришлось еще принять чарку. Люся от него не отставала.
— Скажи, дитя, ты со мной не шутишь? Не вешаешь дяденьке лапшу на уши?
— В каком смысле?
Чистый, ясный взгляд без всякого намека на интеллект. У кошки бывают такие глаза, особенно перед грозой.
— Регистрироваться я должен где?
— Как где? В центральном бюро эмигрантов. Там вам сразу сделают прививку.
— В Москву я могу от тебя позвонить?
— Конечно, можете, — хитрая, всезнающая гримаска. — Только вас не соединят.
— Почему?
— Как почему? В Москву звонят по спецдопуску, откуда он у меня.
— Значит, получается, звонить нельзя, а поехать на телепередачу можно? Что-то тут не вяжется.
— Можно поехать куда угодно, — терпеливо растолковала Люся. — У нас свободный город. Как вы не понимаете, Геннадий Викторович? У нас никто ничего не запрещает, потому что права человека превыше всего, — в ее голосе неожиданно зазвучали стальные нотки, хотя взгляд по-прежнему безмятежно лучился. — Вам любой ребенок объяснит. Езжай куда хочешь, звони хоть в Нью-Йорк, но, конечно, после особой прививки. Это для нашей же пользы, чтобы не заболеть. Некоторые боятся ее делать, а я рискнула. Теперь не жалею ни чуточки. Знаете, что мне подарили на передаче?
— Что?
Заговорщицки улыбаясь, достала из шкафа пластиковую коробочку, украшенную живописными сценками из мультиков о Микки-Маусе.
— Вот, нажмите кнопочку.
Спиридонов послушался, крышка коробочки отскочила — и оттуда вылетел огромный, коричневый член со всеми полагающимися причиндалами. Эффект был потрясающий, Геня испуганно отшатнулся. Девушка залилась звонким, мелодичным смехом.
— Чудо, да?! Настоящее чудо!
— Неплохая вещица, — пробормотал Спиридонов, чувствуя легкое недомогание в области печени. — А что это за особая прививка?
— Ну, когда надолго засыпаешь…
На прием к мэру Спиридонов попал без особых затруднений. Более того, у него сложилось впечатление, что его ждали. Он позвонил снизу в приемную, назвался и только начал излагать цель визита, как его прервал доброжелательный женский голос:
— Конечно, конечно… Подымайтесь на шестой этаж. Вам заказан пропуск. У вас есть какой-нибудь документ?
— Редакционное удостоверение.
— О-о, вполне достаточно.
По дороге в мэрию Люсе так и не удалось заманить его ни в один из пунктов прививки, несмотря на все ее старания.
— Как вы не понимаете, Геннадий Викторович! Для вас же будет лучше.
— Нет, — твердо отрезал Спиридонов. — Пусть мне будет хуже.
Кстати, эти самые пункты в городе были натыканы на каждом углу — невзрачные, серые вагончики с красной полосой поперек, он сначала решил, что это платные туалеты, и порадовался за федулинцев, имеющих возможность облегчаться в любую минуту. В Москве общественные сортиры — до сих пор проблема, одно из темных пятен проклятого прошлого.
По широким коридорам мэрии, устланным коврами, как и в любом учреждении подобного рода, сновали туда-сюда клерки с деланно озабоченными лицами, из-за массивных дверей, как из черных дыр, не доносилось ни звука, зато приятно сквозило ароматом свежезаваренного кофе. В просторной приемной навстречу Спиридонову поднялась пожилая женщина, по-спортивному подтянутая, в темном, в обтяжку, шерстяном костюме. Он привычно отметил, что, несмотря на возраст, она еще очень даже ничего: шерстяная ткань выгодно подчеркивала тугие формы.
— Проходите, пожалуйста, Герасим Андреевич ждет.
Как вор чует вора, так опытный газетчик всегда с одного взгляда определяет в большом начальнике единомышленника, с которым можно не стесняться, либо противника, которого следует разоблачить. Про Монастырского Спиридонов сразу решил: свой. Огромный, улыбчивый, с умным, коварным взглядом, с крепким рукопожатием, обтекаемый, как мыло, и непробиваемый, как танк, — притом ровесник, притом на шее крест, чего уж там, как поется в песне: милую узнаю по походке.
Ну и, разумеется, первая фраза, которая всегда — пароль.
— Искренне рад, искренне. — Монастырский увлек посетителя к низенькому журнальному столику. — Вы знаете, дорогой… э-э…
— Геннадий, просто Геннадий…
— Знаете, Гена, ваша газета для нас каждое утро как глоток кислорода.
Спиридонов присел в указанное кресло успокоенный. Ответно улыбнулся:
— Не совсем понятные у вас порядки, Герасим Андреевич. Зачем-то охранник у входа засветил мою пленку. Что за дела, ей-богу?
— Дуболомы, — сокрушенно-доверительно отозвался Монастырский. — Где их теперь нет. Одного заменишь, на его месте — два новых… Но с вашей «лейкой» — это моя вина. Не успел предупредить. Ничего, я сейчас разберусь.
С гневным лицом нажал какую-то кнопку, Спиридонов удивился: неужели действительно начнет разбираться с охранником? Влетела пожилая секретарша.
— Леонора Марковна, кофейку нам, пожалуйста, ну и все остальное. Ко мне — никого!
Женщина поклонилась и молча вышла.
— Как вы сказали ваша фамилия?
— Спиридонов.
— Ну как же, читал, читал… Перо отменное, поздравляю. И знаете, Спиридонов, я только в этом кресле по-настоящему ощутил, что такое для новой России пресса. И раньше, конечно, понимал, но когда окунулся… во все эти конюшни… Не только пятая власть, я бы сказал. Поводырь в царстве слепых, не меньше. Народ наш, будем откровенны, дик, суеверен и впечатлителен — без печатного слова… Вы надолго к нам в Федулинск?