Сперва Тарасовна была категорически против того, чтобы покупать квартиру в этом доме, но ее уговорили. Старшие сыновья, да и Мышкин, убедили ее, что в этом смысле не следует выделяться: богатый человек и жить обязан богато и внушительно, иначе к нему не будет доверия у обыкновенных нищих сограждан. Купила под их давлением, но к просторному жилью так до конца и не привыкла. Шесть комнат, а куда в них деваться? Одной уборки, если по-хорошему, хватит на всю жизнь, ничем другим можно уже не заниматься. Удивлялась Мышкину, который на новом месте чувствовал себя так же привольно, как и в прежней совковой двухкомнатной халупе с совмещенным санузлом.
…Мышкин в дом, под телеобъективы не полез, а направился в кирпичную пристройку, где жил старый привратник Калина Демьянович Фоняков, которого сам же когда-то пристроил на эту должность.
Калина сидел на кухне за самоваром, обложенный грелками, обмотанный шерстяным платком. Подслеповато вгляделся в гостей, спросил:
— Али дверь отворена? Вроде никто не звонил.
— Отворена, дед, отворена… Когда ты ее запирал-то?
Мышкин не удивился бы, если б старик его тоже не признал, как обувщик, но Калина, переменившись в лице, сказал:
— Никак ты, Харитон?
— Я, дед, я, кому еще быть. Здравствуй, святая душа.
— А с тобой что за женщина?
— Сиротку подобрал в Москве, не волнуйся.
Усадил хмурую Розу Васильевну за стол.
— Ты чего испужался, Калина? Не привидение же я.
— То-то и оно. Уж лучше бы привидение… Зачем вернулся, Харитон? Не ко времени, правду сказать.
— Что с тобой, старина? Люди с дороги, уставшие. Разве так гостей принимают?
— Ох, извини, Харитоша, — старик засуетился, потянулся к полкам, уронив платок на пол. Мигом поставил на стол чашки, бутылку белого. Сунулся к холодильнику, но Мышкин его остановил:
— Не надо… Сядь. Не трясись, ради Бога. Говори, чем напуган? Кто тебя за жабры взял?
Калина Демьянович рухнул обратно на стул, обмяк. Белесые глаза вмиг увлажнились.
— Ох, плохо, Харитон, совсем плохо… Ты в городе был?
— Откуда же я?
— И чего видел?
— Впечатление неприятное. Будто все люди поголовно дури накушались.
— Так и есть, Харитон, так и есть. — Старик наклонил седую голову над чашкой и вдруг захлюпал как ребенок, разрыдался. Мышкин обнял его за плечи, погладил по костлявой спине.
— Хватит, хватит, старик. Перестань. Стыдно… Давай по чарке примем, после расскажешь.
Разлил водку — и все трое молча выпили. Манерное получилось застолье. Но водка подействовала на старика благотворно. Он утер влагу со щек, приосанился. Даже попытаться улыбнулся.
— Рассказывать нечего, Харитон. Експеримент — я так понимаю. Далеко бродило, а клюнуло у нас. Во всем городе нормальных жителей по пальцам сочтешь, кроме тех, кто на службе. Я на улицу не хожу, забыли про меня, потому и цел.
— Ничего не пойму, — сказал Мышкин.
— Давай уедем, — попросила Роза Васильевна. — Пока на хвост не сели. Я же чувствую. Если сядут, не вырвемся.
Калина Демьянович поглядел на нее с уважением.
— Она правильно говорит, Харитон. Беги, пока не засекли. Недоумеваю, как вы сюда добрались. Погляди, девушка, за дверью — не стоит ли там кто.
Мышкин начал терять терпение.
— Скажи про Тарасовну. Как она?
Старик отодвинулся, тяжело засопел. Нервно потянулся к бутылке.
— Погоди, — Мышкин уже догадался. — Скажи сначала, что с ней?
— Нету больше Тарасовны, — ответил Калина. — С небес за нами наблюдает. Не уберегли кормилицу.
Мышкин взглянул на Розу Васильевну, но та опустила глаза. Руки сложила на коленях, как школьница на балу.
— Кто? — спросил Мышкин.
Вместо ответа старик все же разлил водку по чашкам. Поднял свою. В первый раз на морщинистом лике забрезжило осмысленное выражение, словно заново разглядел дорогих гостей.
— Помянем дщерь Христову. Пусть земля ей будет пухом.
Помянули. Мышкин закурил, а кроме него, никто.
— Ты мужик отчаянный, знаю, — сказал Калина, — но с ими тебе не справиться. По сравнению с ими Алихман-батюшка — все равно что голубь мира.
— Кто такие?
— Ежли бы знать… Да никому и не надо. Пришлые. Сказал же — експеримент. Городишко подняли, аки младенца за ухи. Накачали какой-то отравой, творят, чего хотят. А чего хотят, одному сатане ведомо. Он их главный указчик. Уходи, Харитон. Как пришел, так и уйди. Позору в том нет. Спасайся. Мне, убогому, помирать легче будет.
Роза Васильевна после второй чашки подернулась приятным румянцем. Заневестилась, одним словом.
— Он разве послушает, дедушка. Он же осел упрямый.
— Всех ослов они в стойло загнали, — отозвался Калина. — И заметь, Харитоша, недовольных нету. Наш народишко на халяву шибко жадный. Токо мычит от радости. Кто был недовольный, того на угольях спекли. У живых разумения человеческого не осталось вовсе.
— Зачем им это? Завоевателям, зачем?
— Експеримент, — в третий раз повторил старик полюбившееся слово. — Я так думаю, хотят изо всей России сотворить единое стадо. Так бывало и в прошлом. Старики сказывали. Сатана не первый раз к нам заглядывает. Но прежде людишки как-то спасались, в леса уходили. Нынче вряд ли получится. Крепко взялись. По телику я слыхал: полигон для реформ.
Просидели около часу. Допили вторую бутыль. Постепенно из Калины Демьяновича слова посыпались, как песок из мешка. Он то плакал, то пытался запеть. Тянулся к Мышкину с поцелуями, рассопливился. Рассказал, как погибла Тарасовна, подлой смертью на шнурке. Он сам не присутствовал, но свидетель есть. Девчушка Аня Самойлова, медсестра из больницы. Она как раз зашла навестить Тарасовну. Еще вроде замешаны в преступлении сыновья Тарасовны — Иванка да Захар, но это, может, брешут, хотя, скорее всего, правда. В очередной раз разрыдавшись, старик сказал:
— Ты же помнишь, Харитоша, как она ко мне относилась, как жалела. Токо с ложки медом не кормила. Без нее мне худо, а помирать страшно. Грехи не пускают с земли. Грехов на нас много, Харитоша, чего скрывать. Потому и наслал Господь муку.
— Ты про Аню сказал, про свидетельницу. Она где? Убили, конечно?
Старик в восторге всплеснул руками.
— Вот и нет, Харитон! Живая и совершенно здоровая. Хакасский ее к себе забрал. В чем тут фокус, сам не пойму. Повсюду ее с собой таскает. Наряжает, как барыню.
— Кто такой Хакасский?
— Хакасский Саня — он и есть посланец сатаны. По всем мастям в козырях. У него подручным Гека Монастырский, нынешний мэр, его ты должен помнить. Банк «Альтаир». И еще Гога Рашидов. Главный их охранник и душегуб. На сто шагов не подпустит, даже не надейся. Снимут на расстоянии.
— И у Рашида небось не две головы.
— Брось, Харитон. Чего сделано, не вернешь. Поживи чуток. Милую Прасковью из гроба не подымешь. Отступи.