Оглядевшись, Мышкин направился к бару, где орудовал старый знакомец Жорик Вертухай. Тоже странной судьбы человек. Появился в Федулинске, как и Мышкин, неизвестно откуда, пару-тройку лет, до наступления всеобщей свободы, беспробудно бомжил на рынке, а теперь, пожалуйста, надел сомбреро и устроился барменом в фешенебельное заведение, косил под разбитного кубинца-эмигранта. Иными словами, Жорик являл собой наглядное воплощение американской мечты. Мышкину обрадовался.
— Какой гость, блин! — зашумел на весь зал. — Сто лет не видал тебя, Харитоша. Чего налить? Пива, водки? Пиво баварское, прямиком из Мюнхена. Да ты вроде уже на бровях?
— Кружку «Жигулевского», — попросил Мышкин.
— Зачем тебе эта моча? — загоготал бармен. — Шуткуешь, брат?
— Хочу «Жигулевского», — повторил Мышкин, сверкнув оловянным взглядом.
— Сей момент, сей момент, — Жорик мгновенно сбавил тон. — Понимаю, брат. Мне самому для души, кроме квашеной капустки, ничего не надо.
Из-под стойки выхватил зеленую бутылку, сдернул крышку, перелил в массивную, литого стекла пивную кружку.
— Пей, брат, на здоровье. Креветок дать?
— Заткнись! — Мышкин, пьяно петляя, отошел от стойки и бухнулся за ближайший столик, где расположилась компания из трех девушек и двух бритоголовых парней. Девушки были как на подбор, грудастые, полуголые и пьяные, а один из парней — как раз сборщик налогов Витек Жигалин.
Насупясь, Мышкин залпом выдул половину кружки. Мутно уставился на одну из дамочек.
— Почем берешь? — спросил строго.
— Тебе чего надо, дедушка? — игриво ответила красотка. — Может, баиньки пора?
— Или зачесалось, дедуль? — поддержала подружка, настраиваясь на потеху.
Витек с приятелем молчали, не вмешивались в разговор, но не потому, что чего-то опасались: им было любопытно, до какой наглости дойдет оборзевший сожитель старой сучки Тарасовны. Да и чего им бояться: они молоды, в стае, за ними будущее, а этот рыночный опенок налил бельмы и куролесит по старой памяти, но одинок, как перст.
Мышкин отхлебнул еще пивка, левую руку невзначай протянул к девушке:
— Дакось сиськи пощупать. Не самодельные?
Красотка, хохоча, отбила нахальную клешню.
— Отстань, дед. Все натуральное, не сомневайся. И сколько положишь за такую красоту?
Мышкин подумал.
— За всех троих четвертной. Сверх того бутылец. Годится?
Девушки обиделись, загомонили и даже перестали хохотать.
— Ты что, шутишь? За четвертной бери Дуньку со станции.
Мышкин возразил:
— Дунька мне и даром дает. Да вы больше нее и не стоите.
— Почему так, дедушка?
— Потому что порченые, и исколотые, и под всякую мразь ложитесь. Еще неизвестно, какие у вас болезни.
— Ты что, совсем опупел, старый хрыч? Чего несешь?
Мышкин надулся:
— Ничего не опупел. Ежели торговаться, то по справедливости. Ваши ребята все заразные. Я на риск иду, за это полагается скидка. Четвертной — красная цена. Но за всю троицу. Одной мне мало.
— Ой! — хором воскликнули девицы, потихоньку заводясь, с удивлением оборотясь на парней. Витек понял: дальше бездействовать неприлично, пора дать старику урок хороших манер. Ухватил Мышкина за ухо и потянул.
— Ну-ка, встань, поганка трухлявая!
Мышкин только этого и ждал: нападения. Морщась, будто от боли, приподнялся на полусогнутых и с правой руки, почти без размаха, залудил Витьку кружкой в череп. Удар нанес с чудовищной силой, массивная кружка лопнула поперек, соприкоснувшись с височной костью, и ручка обломилась. Костный осколок проник Витьку в ящеровидный мозг, и он умер мгновенно, не успев закрыть рот. Роковая трещина пролегла по перекошенному смертным изумлением лицу точно так, как и рана у Егорки. Для Мышкина это было важно. На всякий случай уже голым кулаком он смахнул на пол второго парня, но убивать не стал.
В пивном зале на мгновение воцарилась глухая тишина, словно ангел пролетел.
Девушкам Мышкин посоветовал:
— Уважайте клиента, и он всегда ответит вам добром.
Гаркави чувствовал, что в городе творится неладное. И дело было не в Алихман-беке, с ним как раз можно поладить, а в общем климате. Что-то повисло в воздухе непонятное уму. Загадочные происшествия, таинственные исчезновения, бред ночных разборок и дневной дурманной суеты — создавалось впечатление, что весь Федулинск разом обкурился анаши. Главное, люди менялись на глазах, и теперь почти невозможно было угадать, кто преступник, а кто порядочный человек.
Подполковник Гаркави прослужил в органах без малого четверть века, пять лет назад возглавил УВД Федулинска и с этого места собирался уйти на пенсию, заполучив на прощание последнюю звездочку, Но никакие самые разумные планы не имели смысла, если под ними не было твердой государственной укрепы. Не утешало, что нечто подобное происходило по всей стране. Страна — одно, а собственная семья, дом и мирный оборонный город Федулинск — все-таки совсем другое. За страну пусть отвечают кому положено, а ему, матерому служаке, дай Господи разобраться с проблемами под родимой крышей.
Нашествию кавказцев он не придавал большого значения: это временное явление. Русский медведь, пугавший весь мир, ослабел, изнемог, брюхо у него прохудилось, по виду он почти околел, но это обманчивое впечатление.
Рано или поздно он очухается, продерет сонные зенки, заревет, подымется на задние лапы — и тогда от иноземных и всех прочих насильников не останется и следа. Кто не успеет смыться, тому кости переломает. Гаркави внимательно (хобби!) изучал историю, так что понимал это. Похожая ситуация сложилась в Грузии, где у него полно родичей по отцовой линии; Грузия тоже занемогла и ее тоже раздирают на куски хищные зверюги, но это не страшно, это не конец, а возможно, начало нового, долгого пути. Любой народ иногда погружается в смертельную спячку, подобно тому, как сама природа отдыхает под снеговым покровом, безмолвная, безликая и безгласная.
Удручало, настораживало другое: естественность всеобщей человеческой апатии. Словно, обкурившись анаши, население Федулинска утратило способность к душевным упованиям. Отношения преступника и жертвы стали здесь как бы нормальным фоном жизни. Опасный призрак перерождения общественного организма, мутации социальной среды в сторону первобытных инстинктов.
Утром просмотрел сводку ночных происшествий: Боже ты мой! Два убийства (предположительно, на бытовой почве), семь изнасилований (цифра почти стабильная, если брать за месяц), два с тяжелыми последствиями: у жертв — шестнадцатилетняя и четырнадцатилетняя девушки — отрублены головы; исчезновение пятилетнего карапуза (вечером сидел в песочнице, лепил домики, хватились: ни малыша, ни песочницы); авария на въезде в Федулинск, два «мерса» столкнулись с КРАЗом, трое погибли, трое в реанимации, ни одного трезвого; кражи, налеты, ограбление с применением газовых пистолетов (три девушки раздели загулявшего командировочного из Торжка), куча мелких непроверенных сигналов — хлебай не расхлебаешь! Да еще вопрос, с кем расхлебывать. Из настоящих профессионалов под началом Семена Васильевича осталось три-четыре офицера, да и те, судя по оперативкам, сытно подкармливались у Алихман-бека.
Почему-то особенно задела внимание пьяная драка в пабе «Бродвейская гвоздика». Пожилой мужчина Мышкин Харитон Данилович зарубил пивной кружкой одного из боевиков Алихман-бека Витюшу Жигалина — по показаниям свидетелей, не поделили юную проститутку Клавку «Барракуду», оторву из самых центровых. С Жигалиным и Клавкой все ясно, с Мышкиным — нет. Подполковник его помнил: основательный, немногословный мужик с туманным прошлым. Сожитель и партнер известной федулинской предпринимательницы Прасковьи Тарасовны Жемчужниковой. Не ходок он по ночным притонам, ох не ходок. И непохоже, чтобы из-за распутной девки схлестнулись, ох непохоже. У Витька и у Мышкина уровень преступного мышления совершенно разный, между ними нет точек соприкосновения.