Есть в обществе и другие субъекты восприятия противника, — те категории населения, которые непосредственно соприкасаются с ним. С одной стороны, это гражданское население, оказавшееся в зоне ведения боевых действий и на оккупированной неприятелем территории (в тех случаях, когда война ведется в границах собственной страны). С другой стороны, субъектом такого восприятия всегда является действующая армия. Как правило, армия является самым массовым субъектом прямого взаимодействия с противником. Весьма специфический характер этого взаимодействия (вооруженная борьба на взаимное уничтожение), безусловно, влияет на механизмы, формы и содержание восприятия противника.
Конечно, опыт такого взаимодействия различен у видов и родов войск, представителей разных военных профессий, да и у конкретных военнослужащих. Однако в ходе войны формируется некий общеармейский коллективный опыт восприятия противника и соответствующий ему «образ врага», который может существенно отличаться и от представлений государственных аналитических служб высоких уровней, и от пропагандистского образа, внедряемого в общество, и от некоторых иных образов, формируемых, например, у гражданского населения. В «армейском» образе значительно меньше пропагандистских штампов и идеологических клише, мало в нем и обобщающей «информационной аналитики». Зато доминируют непосредственный прагматический опыт, здравый смысл и связанные с ними эмоциональные компоненты.
Синхронное восприятие противника в действующей армии, — в отличие от структур, принимающих решения, — не опосредовано многочисленными промежуточными звеньями. Весьма важно, что именно этот непосредственный опыт и формируемый на его основе «образ врага» участники боевых действий впоследствии доносят и до «гражданского» общества, и именно их воспоминания становятся основой коллективной исторической памяти, а пропагандистские клише времен войны постепенно стираются и уходят в прошлое. Конечно, механизм формирования исторической памяти общества очень сложен, но «пассионарность» ветеранов войн, их социальная энергетика выплескивается в различных формах, интенсивно формирующих образ военного прошлого, — в произведениях литературы, искусства, кинематографа, в мемуаристике, общественно-пропагандистской деятельности ветеранских организаций и т. д.
Именно по этим причинам действующая армия как субъект восприятия противника, хотя и является частью совокупности таких субъектов в обществе и государстве, представляется нам наиболее важным и интересным объектом изучения в этом ряду. Поэтому именно армия, в наибольшей степени определяющая синхронное и ретроспективное восприятие противника всем обществом, поставлена нами на первое место в названии этой книги.
Следует также подчеркнуть, что широко используемый сегодня и в журналистике, и в различных научных дисциплинах термин «образ врага», — во многом затертый, размытый и потерявший свое отчетливое содержание, — используется нами отнюдь не как идеологическое клише, не как идеологема (что делается, как правило, в околонаучной «демократической» публицистике),[48] а как синоним разнопланового, многообразного, в том числе и адекватного восприятия противника.
Итак, «образ врага». Для конкретно-исторического анализа проблемы необходимо предварительно очертить ее границы и раскрыть содержание основных понятий. В литературе представлено немало вариантов смыслового наполнения, определений этого термина.
Немало есть сторонников позиции, что «образ врага» — это всего лишь искусственная пропагандистская конструкция, своекорыстно формируемая в массовом сознании «сверху». Она получила распространение в перестроечный и постсоветский период в контексте атаки на коммунистическую систему, которую обвиняли во всех смертных грехах, в том числе в продуцировании «образа врага» как инструмента консолидации «тоталитарного общества». В этом было немало правды, но далеко не вся правда, поскольку подход был основан на «двойных стандартах» в оценке «демократического» Запада и «тоталитарного» Востока.
Например, создатели выставки «Скажи мне, кто твой враг» отстаивали простой тезис: «Настойчиво формируемый «образ врага», в действительности является пропагандистским мифом, «пустышкой», политическим приемом, призванным отвлечь людей от реальных проблем, предъявить им вымышленных виновников их тяжелого положения. Образ врага — это социально-политический миф, который зиждется на эгоистическом интересе и имеет в своей основе стремление отдельных политических групп к расширению влияния, сохранению или захвату власти».[49] Безусловно, в образе врага может содержаться мифологический компонент, но им это явление массового сознания никогда не ограничивается. Это подтверждает и сам автор позиции: «Образ врага наполняется конкретным содержанием в зависимости от социальных и культурно-исторических условий… Образ врага впитывает в себя традиционные предрассудки в отношении представителей определенных национальностей и государств. Путем наложения искусственно создаваемого мифа на издавна существующие стереотипы появляется необходимый кому-то «образ врага».[50] Эти утверждения, в основном, верны: действительно, образ врага исторически конкретен, он зависит от социокультурных условий, он сочетает пропагандистские мифы и стереотипы. Но уже этим он шире «пропагандистской мифологии», поскольку стереотипы, наряду с мифологическими, почти всегда включают и адекватные элементы — фактические и оценочные. А кроме того есть индивидуальный и коллективный текущий опыт, почти всегда есть и разнообразные источники более или менее объективной информации (научные, справочные сведения, система образования, СМИ, в которых «просачиваются» факты и т. д.).
49