Всё полнилось в доме Боровского: и достаток, и радость, и юношеский задор, с привычной ему мечтательностью — всё что только могло поместиться под дощатой крышей. Каждый вдох — это вдох чистой благодати, каждое слово — ловко сказанная острота, а любая незначительная мелочь — важнейшая деталь в едином механизме. Вот новое виденье мира, которое охватило ум Боровского, стало его личной идеей фикс, сменившей былую сварливую апатию.
Утро его теперь начиналось торопливо — с беготни. Пока старый Саша мог, разлёгшись в постели, тихо посапывать до самого полудня, обхватив свежевыстиранное одеяло, то Александр Александрович столичной выделки пробуждался рано, пусть и против своего желания. Проснувшись, Боровский в сонной тоске и спешке одевался, стараясь как можно быстрее избавиться от приторного утреннего холода в теле. К этому времени Марья Петровна была уже несколько часов как на ногах, она разводила огонь в камине, почти приготавливала завтрак и заваривала чай. Время близилось к восьми, оттого Саша в темпе вальса собирал вещи, чтобы не опоздать на лекцию Николая Николаевича Дюжева — нового преподавателя физики. Мешки под глазами тянули его вниз. На улице, конечно же, было по-петербуржски холодно, ветер-злодей пронизывал до самых костей.
День выдался не очень удачным. Боровский опоздал, отчего ему показалось, что преподаватель будет теперь к нему предвзято относиться. Перед этим он запачкал брюки. Телега ополоснула его водой из лужи, то же самое случилось и по пути домой. Но на этот раз он вёртко увернулся, отпрыгнув к стенке, при этом, правда, замарав пальто.
Время было около четырёх часов, когда Боровский вернулся домой. Придя, он неряшливо скинул пальто и сапоги, выбросил шарф на угол дивана, и, собственно, завалился на него, свесив ноги с подлокотника. Тяжело вздохнув, он попытался заснуть.
— Добрый вечер, Александр Александрович.
Он, проигнорировав её, сделал вид будто спит.
— Александр Александрович? — повторила она в привычной манере.
Марья Петровна, присела на краешек дивана и всмотрелась в его лицо, на котором вскочила улыбка. Он никогда не умел контролировать мимику, особенно в такие моменты.
— Что случилось, Петровна? — выдохнув, спросил он. — Видишь ведь, что я изнеможён. Тебе в пору предложить мне чаю, да взбить подушку для спины. А по твоим глазам видно, что дело ты мне нашла, — она примолкла. — Ах, говори уж, коль начала, — он поднялся и сел. — Твоё сварливое молчание гнетёт куда сильнее просьб.
На морщинистом лице няньки появилась приятная улыбка.
— Последние дни я стала неладное примечать в доме… и вот, волнуюсь, вторые сутки глаз не смыкаю.
— Так-так… продолжай, — заинтересовавшись, произнес Саша.
— Глубокой ночью, мне всякий раз слышится неприятный шум, доносящийся сверху. Я чутко сплю, оттого даже от такого пустячка сон мой прерывается. Лежу я стало быть, вижу, как Вы и Татьяна Александровна маленькие меж сосенок бегаете… и тут, будто от удара обухом по голове просыпаюся, — увлеченно рассказывала, жестикулируя. — Слышу: «Шур-шур… шур-шур», звуки какие-то сверху. Первый день подумалось мало ли птичка эдакая подле окошка, или ветер, будь он не ладен, ставни бьёт, поэтому дальше спать продолжила. На второй день примечаю… снова шуршит, и тут меня переклинило, и спать уж невмоготу, и идти боязно. А Вас будить дурость совсем. На третий день то же, что второй. Вот…
— Ладно, а от меня ты чего хочешь?
— Чтобы Вы проверили, Александр Александрович. Что ж ещё? Сходите, миленький, успокойте старую, — жалобным голосом проговорила.
— Сама то днём, стало быть, не поднималась?
— Поднималась. Ничего странного вроде нет.
— А тогда чего мне то там найти следует?
— Так Вы ночью сходите, когда вновь бесноваться начнут.
— Любезная Марья Петровна, будет тебе ересью голову забивать, — недовольно произнес Боровский. — Что я там такого найду? Черта? Так он там не водится, таковые у меня в университете бродят. Человека? Так что ему там делать и как попасть? Через окно не пробраться, больно высоко, а мимо нас не пройдёт.
— Но молю Вас, не сложна ведь просьба.
— Где это видано, чтобы слуга батьку на передовую посылал? Только тут, нигде иначе, — он взглянул в её большие блестящие глаза. — Будет тебе… вытаращилась. Схожу я, схожу, коль снова услышишь. Но, Петровна, знай, ветер это, и зря ты мне перья теребишь.
— Конечно-конечно, спасибо Вам большое… Вот и чай подоспел.