Зачем кричите вы, что это там громадно,
Что свято это здесь и интересно то?
Над чем дрожали вы, что вы впивали жадно,
Всё было для меня — ничто.
Жить? Жить? Серьезно жить? Какое утомленье!
Играть бирюльками, работать, быть слепым,
И, как венец, как приз – пот акта размноженья!
Какая пустота и дым…
Я вижу муравьев, лишь муравьев спешащих!
В огромных контурах народов и культур
Я вижу мрачный бег хохочущих, визжащих,
Искривленных каррикатур.
Январь 1914
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился…
Пушкин. Пророк
С тех пор, как вещий Судия
Мне дал всеведенье пророка…
Лермонтов. Пророк
I. «Когда в пустыне жизнь моя…»
Когда в пустыне жизнь моя
Сплеталась с лунными лучами
И кроткий львенок и змея
В пещере были мне друзьями,
Ко мне из града приходил
Спокойный, ласковый философ,
И ночью он меня учил
Путем ответов и вопросов.
Он мерил тайны естества
И на песке рукой искусной
Чертил фигуры и слова,
Простой, медлительный и грустный.
И вновь, но иначе следил
Я за вселенною бескрайной,
И даль божественных светил
Мерцала гордостью и тайной.
И был я мыслью высоко,
Когда я слушал эти речи.
Где стройность мощная Всего
Слагалась из Противоречий.
Раз на рассвете он сказал:
– «Я знаю, ты бежал из града,
Но потому, что не познал,
Что Богу зло, как благо, надо».
И проклял я его тогда
И отвечал: «ты знаешь много,
Но презирал ты города
И не любил в пустыне Бога».
II. «Когда бросала кровь заря…»
Когда бросала кровь заря
На голубые неба ткани,
Взирали львенок и змея
На перламутровые грани.
И я колена преклонял
Пред чистотою упований
И мудрой кротостью смирял
Страданья тайные познаний.
И мыслил я, идя испить,
Наполнить звонкие кувшины:
«Философ думал начертить
И мир и смысл его единый.
Но всё бездонно глубоко –
Яйцо, песчинка, свод небесный.
Лишь дух – хранилище всего
И глубже знает бессловесный».
Но у реки, среди ветвей,
Узрел я деву молодую,
Свободно-нежную, как змей,
Как мрамор розовый, нагую.
Она сидела у воды
И косы мокрые сплетала,
И очи были две звезды,
Два веселящихся кинжала.
О, аромат ее волос
И ног ее сокрытый пламень!
И муки я не перенес,
И я упал, как труп, на камень.
Со мной мой львенок и змея,
Я провожу все дни в моленьях,
Но тело женщины меня
С тех пор терзает в сновиденьях.
III. «Был дня медлительный конец…»
Был дня медлительный конец,
Склонявший к мудрому бессилью,
Когда ко мне пришел беглец,
Покрытый ранами и пылью.
И я бальзам от ран достал,
Принес акрид ему и меду,
Он говорил и я внимал
Ему, безумному уроду.
Был низок лоб, был блеск в глазах,
Он скалил зубы, он смеялся;
Рабы восстали в городах,
Он был вождем и тоже дрался.
На узких улицах сошлись
Клинки со звоном серебристым,
На мрамор весело лились
Амфоры с ладаном душистым.
Все брали женщин и вино,
Дрались рассудочно мечами,
И выбивали в бочках дно,
И надсмехались над богами.
Был гость насмешлив, мрачен, смел,
И речь его была, как грохот,
И человеческий удел
Метался в нем, как боль и хохот.
И я сказал: «Зачем ты жил?
Твой дух пороком был окован».
Он круг со смехом начертил
И отвечал: «он заколдован».
Когда же молча проводил
Его я в горы на рассвете,
Он с грустным взглядом уронил:
«Слепец, мечтающий о свете…»
А возвратясь, увидел я
В своей норе два трупа рядом:
Была растерзана змея,
А львенок был отравлен ядом.
В слезах пред звездами я пал,
И потрясенный всеми снами,
И чуткий демон целовал
Меня печальными устами.
30 января 1914 СПб
«Есть подземные, недвижные озера…»
Посв. С. М. А.
Есть подземные, недвижные озера,
Чаши, замкнутые в каменные глыбы,
Воды черного, безмолвного простора,
Где живут совсем слепые рыбы.
Им не нужны очи в чутком сне блужданий,
Хищный дух ведет их в коридорах мрачных,
Но у них должна быть муть воспоминаний
О глубинах, солнечно-прозрачных,
Об алмазных, изумрудных океанах,
О пологих, сонных отмелях полудней…
Я рассказывал о нас, о странных,
О слепых, живущих в мраке будней?
Ах, мы в нем ослепли, точно эти рыбы!
Ах, над нами нету солнечного свода!
Нас ведь тоже сжали каменные глыбы,
Нам ведь тоже, тоже нет исхода!
Март 1914 Буда