ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГОДА
Un peu de morale aprts un реu de poetique, cela va si bien!
Diderot. Les deux amis de Bourbonne
Со мной о прекрасной погоде Беседовал знатный старик. Он кровный был граф по природе, По службе ж он ленты достиг; Величье его и томленье Все нервы расстроили мне. Но знать он хотел мое мненье, Что думаю я о весне? «Весна, – отвечал я, – малютка Прелестных пятнадцати лет; Ей нравится смелость и шутка, Но верности вовсе в ней нет. В ней чуешь – она развернется! Она вам, как птичка, поет, Поплачет, потом улыбнется, И вдруг вас водой обольет. Сбегать она любит по горкам, Со всеми кокетка она, Шныряет по разным задворкам, Боса и немножко грязна… Дочь плебса… И ей неизменным Останется демократизм! Но старым, седым и почтенным Дарит она лишь ревматизм»… Весьма не понравилось это Сановнику. Шамкая ртом, Вопрос он мне задал: «а лето?» И косо взглянул он притом. «За лето, – сказал я, – чиновных Я сто бюрократов отдам! Видали вы ясных и ровных, Ленивых, хозяйственных дам? Противна им всякая драма, По вкусу спокойствие, смех, И лето такая же дама И даже получше их всех. Она рождена буржуазкой: Хозяйка, и мать, и жена, Но знойной и томною лаской Балует и нежит она. Смеясь, она варит варенье, Ребятам купаться велит, Когда же в ней лопнет терпенье, То громом матрона гремит. Потоками слезы льет вволю, Как скалкою, молнией бьет, А лишь прояснится, на волю Охотней стремится народ. Но трудно ужиться с ней старым: Их в пот она любит вогнать И солнечным может ударом Она подзатыльника дать!» Такими своими речами Весьма старика я сердил. «А осень?» – сверкнувши глазами, Меня он упрямо спросил. «Ах, осень, – сказал я, – поэта Еще молодая вдова. Всегда она в траур одета, Поникла ее голова… В мечтах ее жизни отрада, Печально ее бытие И к интеллигенции надо Причислить по праву ее. Какою-то мыслью больная, Она молчалива, нервна, И вечером бродит, рыдая, В старинных аллеях она… Ах, ей не дано рассмеяться, Ей грезится смерти покров. Но следует дряхлым бояться Коварных ее сквозняков!» Остался такою особой Старик недоволен весьма, И он с нескрываемой злобой Спросил меня: «ну, а зима?» «О, я объясню вам и это! Зима, стану я утверждать – Графиня из высшего света, Рожденная, чтобы блистать, Алмазами хладно сверкая И в снежно-пушистом боа, Прекрасна она, ледяная, Но вовсе уж не буржуа. От плаз ее пристальных взоров Всем нам суждено застывать, И любит сплетенья узоров На стеклах она рисовать. Всегда равнодушна, жестока, Она величаво-проста, За холод и гордость глубоко Не любит ее беднота, Но мальчик веселый к ней ходит И любит графини мороз, А старцев за нос она водит, И сильно краснеет их нос!» «Молчите же! – вскрикнул советник. – Моя это, значит, жена! Вы, сударь, дурак или сплетник Иль выпили много вина». Мы чуть не подралися даже, Но графа жена подошла, Шепнула мне: «там же, тогда же», И мужа за нос отвела.