— Нет. Не было, — ответил Дерябин убежденно. — Неужто погубили масенького?
— Дерябин, — еще ближе подавшись к Спиридону, тихо сказал Костенко, — а тебе Загибалов что предлагал власти сдать? Золото?
— Раскололся, — покачал головой Дерябин, — до задницы, гляжу, раскололся... Самородок я нашел, ну и думал с собой взять, а он говорил, продай власти...
— Продали?
— Мине продал, — ответил Дерябин. — Вроде бы за пять косых, пьяный дурак, отдал... Потому руки-то его и запомнил, иначе б разве осталась в памяти эта Дина?! У него «Д» на руке было наколото, про «Д» сейчас точно вспомнил...
«Магаран. Костенко. По месту нахождения.
Минчаков освобожден из колонии досрочно. По наведенным справкам жил и работал — после освобождения — в поселке Знаменское.
Тадава».
«Поселок Знаменское, дежурному по отделению.
Срочно установите в сберкассе поселка, когда и сколько снял со своего счета Минчаков Михаил Иванович, взял ли наличными или положил на аккредитивы.
Костенко, Жуков».
Дежурный в Знаменском оказался парень быстрый. Он пришел в дом заведующего сберкассой Зусмана в шесть утра, а в шесть сорок вызвал к рации Жукова — имя Костенко ему ничего не говорило.
— Минчаков снял со своего текущего счета 4592 пятнадцать тысяч рублей 12 октября прошлого года. Деньги положил на три аккредитива, номера 56124/21, 75215/44, 94228/97 в тот же день, товарищ Жуков.
— С вами говорит Костенко...
— Кто-кто?!
— Костенко.
— Откуда вы? — поинтересовался дежурный.
— Из Москвы.
— А Жуков где?
— Рядом.
— Как в Москве дела? Тепло уж небось? — дежурный перешел на лирику.
— Тепло! — рявкнул в рацию Жуков. — Вы начните опрашивать всех, видавших Минчакова перед отъездом, мы сейчас к вам вылетаем. Как у вас погодные условия?
— Сядете. Снег начался с дождем, но мы фарами посветим.
9
Фары были, однако, едва видны, вертолетик болтало из стороны в сторону, ветер шквальный.
— Не сядем, — прокричал пилот штурману.
Жуков услышал, крикнул:
— Надо сесть!
— Не надо, — сказал Костенко. — Что это за манера давать категорические советы? Вы пилот или он?
Жуков усмехнулся:
— Боитесь, что ль?
— Конечно. А вы — нет?
— Мы здесь привычные.
— Я, знаете, тоже привычный, только гробиться зазря не хочу.
Жуков, видимо, перед вылетом выпил, озорничал поэтому.
— Ребята, — прокричал он пилотам, — полковник боятся, велят поворачивать назад!
Пилоты назад не повернули, начали зависать.
Спускались медленно, болтало.
— Бутылка-то есть? — спросил Костенко.
Жуков достал из кармана плоскую фляжку:
— Спирт. Дышите потом глубже.
— Вы меня кончайте учить, — усмехнулся Костенко, — ишь, Монтень выискался.
— Как вас не учить, коли первый раз на Севере!
— Я, Жуков, на Севере был еще более дальнем, парнем еще, когда глухая старуха Потанова трудилась в поте лица и о пенсии не мечтала. Ясно?
...Третьим — из тех двадцати, что вызвали на допрос, был слесарь Лазарев. На вопрос Костенко ответил уверенно:
— Нет, он в штатском улетал. Откуда у него форма? Я ж Миню до вертолета на мотоцикле довез...
— А может, у него в чемодане форма была? — спросил Жуков.
— Да нет же! Зачем она ему? На флоте он никогда не служил, пижоном не был... Да и потом поселок маленький, все у всех на виду, мы б знали, товарищ майор. Я могу сразу сказать, что у него было: шкафом-то не обзавелся, весь гардероб на крючке за дверью висел, под марлей. Кожанка была, рубашек было несколько, ну, и спецовка там... Бушлат...
Жуков поглядел на Костенко, тот отрицательно покачал головой, но все же спросил:
— Бушлат с какими пуговицами? С черными?
— Конечно, не с медными, — ответил Лазарев, — те на морозе не застегнешь, все пальцы поломаешь, кожа прилипнет, разве можно?
...Буфетчица Трифонова прибежала к Жукову вечером, уже после того, как дала показания:
— Ой, вспомнила, товарищ майор, у него первая любовь в Магаране живет.
— Ну?! А как зовут? Где работает?
— Он скрытный, этот Минчаков, никому не открывался. Как освободился, как перешел на вольную, так бобылем и остался жить: деньги заколачивал, по тысяче в месяц брал. Организованный был мужик: одну субботу выберет, придет в буфет, купит пару бутылок — значит, будет гулять. Один. Раз только, помню, автобус отходил, на Магаранский вертолет, Минчак у меня в буфете стоял, вздохнул, помню, и сказал: «А у меня там первая любовь живет».