Распределив личный состав по нарядам, лейтенант Скворцов лег и мгновенно заснул — уставшее за ночь тело требовало отдыха, а спать днем и вообще, когда выдастся для этого малейшая возможность, лейтенант давно привык...
Проснулся он примерно в час дня — когда солнце истекало жаром, словно хотело сжечь дотла и эти красивые, но опасные горы и посмевших забраться сюда людей. Эта осень вообще была жаркой — не «бабье лето», а что-то совсем непотребное. Тело ныло от напряжения — но несмотря на это лейтенант чувствовал себя весьма сносно. Условным жестом руки он подозвал своего замка.
— Что?
— Все тихо... — лицом прапорщик Шило очень походил на индейца, оно было не загорелым, оно было именно красным. Все дело было в мельчайшей глиняной пыли — проклятье этих мест. Глиняная пыль была хуже песка — она ложилась на промокшую одежду, приставала к коже — и кожа начинала страшно зудеть, а ткань одежды — выполнять роль наждака. Только подготовленный человек мог это перенести...
— Духи?
— Не кажут носа. Низом два осла протопали, с грузом — но это не караван, мы даже дергаться не стали...
— Добро... Давай дрыхни...
Два осла конечно же были с тем самым грузом — наркота, оружие и все в этом роде. К 1986 году духи уже смертельно боялись влететь в засаду спецназа на караванной тропе или попасть под огонь вертолетов. Одним из нововведений, позволяющим доставлять по назначению хотя бы часть предназначенных для сопротивления грузов, было дробление караванов. У самой границы была выстроена целая сеть сильно укрепленных районов, находящихся полностью под контролем моджахедов. Караван приходил туда — и там его дробили, отправляли дальше либо по одной-две машины, либо по два-три осла или ишака. Часть конечно погибала — но часть доходила до места назначения. Но даже такие маленькие караваны гоняли ночью, опасались. А тут — днем прутся, как по проспекту. Видимо решили, что если рядом и будет засада спецназа — рядом с кишлачной зоной они не станут вступать в бой, не станут демаскировать себя всего-то из-за двух ослов. Правильно решили — но все равно при случае не мешало бы поучить наглецов...
Лейтенант Скворцов аккуратно, даже бережно проверил свою винтовку, змеей скользнул в заросли барбариса рядом с лежкой, нашел подходящую позицию — с нее простреливалась идущая ниже дорога. Взглянул на часы. До выхода часа два, самую жару они переждали. Долго сидеть тоже нехорошо — неожиданности возможны самые разные...
Мысли накатили подобно соленому валу в Крыму — на пляже, когда хороший ветер водяные валы просто сбивают с ног. Мальчишкой, лейтенант часто бывал в Крыму с родителями — и помнил этот благословенный край.
В Афганистан лейтенант Скворцов попал по собственному желанию — написал рапорт сразу, как только закончил училище, пренебрег более тихой и безопасной штабной карьерой. Он всегда, с самого детства, в любой мальчишеской кампании был заводилой, при этом и хулиганом — вожатым, например он не был ни среди пионеров, ни среди октябрят. Из спецшколы его не раз порывались выгнать — если бы не связи отца так и выгнали бы. Он рос в одном из старых, центровых, московских, воспетых Окуджавой двориков где весной вырастали лопухи, и где мужики за самодельным столом резались в домино. Там знали всё и обо всех, там вместе праздновали все праздники и бедовали все беды, там пацаны могли запросто заскочить шумной кампанией в одну из квартир — и их бы никто не выгнал. Но в квартире они проводили немного времени — гоняли по соседним дворам, лазали по стройкам и полуразрушенным зданиям, дрались с другими такими же охламонами. Нередко попадали в милицию, многие стояли на учете — потом Скворцову это едва не закрыто доступ в Рязань, в десантное училище. Хорошо, походатайствовал тренер, мастер спорта СССР по стрельбе Павел Васильевич Кораблев. Единственный человек из взрослых, не считая родителей, которого маленький Коля — а его привели в секцию в семь лет — реально, безо всяких скидок уважал. Помог он через свои связи — служил в десанте, тренировал кое-кого. Ну, а потом — Чирчик, учебный полк — и Афган...
Пробыл в Афганистане, исполняя свой интернациональный долг, лейтенант достаточно долго, чтобы многое понять и осмыслить — но еще слишком мало, чтобы стать циником. Он не верил ни в какой интернациональный долг — даже их замполит говорил об интернациональном долге с усмешкой в голосе. Отрядный замполит у них был честный — майор Веденеев не долбал спецназовцев читкой разным материалов очередного съезда ЦК. Зато как-то раз, когда они шли в колонне и на колонну напали — взял в руки автомат и бился рядом со своими. Здесь, в Афганистане сразу отсеивалось пустое, выявлялось лишнее, ненужное — так вот, майора все считали настоящим мужиком и настоящим офицером — без всяких скидок...
Но с другой стороны — в отличие от многих, лейтенант отлично понимал для себя — с кем и зачем они воюют. Он видел «духов», моджахедов, видел, что они творят. Например «алый тюльпан» — это когда пленного накачивают наркотиками, потом снимают кожу с груди, со спины, с подмышек — такими пластами, чтобы было похоже на лепестки цветов, распинают на кресте или просто привязывают к столбу — и оставляют в таком виде, желательно недалеко от расположения русских или на пути движения колонны. Духи не щадили своих — афганцев, которые просто хотели мирно жить и работать, они не давали им жить спокойно — нападали, грабили, убивали, издевались. Через границу шли караваны с оружием и наркотиками, не только для Афганистана — наркотики попадали и в СССР. Как-то раз им удалось захватить живым полевого командира — и перед тем, как уничтожить, они решили его допросить. Тот не стесняясь сказал, что сначала они выбьют шурави со своей земли — а потом пойдут за ними, начнут джихад и на земле самих шурави.
Вот с этим и воевал лейтенант, с этим воевали все его сослуживцы. Здесь, в этих чужих, враждебных, плюющихся пулями горах они защищали свою Родину. Скворцов чувствовал, что если дать слабину, если уйти — пламя войны перекинется и на Советский союз. Уходить было нельзя.
И воевать так — тоже было нельзя. Никто не понимал — почему нельзя уничтожать не сами караваны — а тем места, где они формируются, почему нельзя действовать в самом Пакистане. Только когда у духов нигде не будет безопасного места, нигде они не смогут спрятаться, залечить раны, восстановить силы — только тогда можно будет говорить о том, что эта война выиграна. Только тогда!
Впрочем, наверху виднее...
Движение!
Лейтенант нарочито медленно, чтобы не выдать себя резким движением приложился к прицелу. Внизу, по узкой, каменистой тропе, на маленьком, ушастом ослике ехал дехканин. Один из местных крестьян, из кишлачной зоны, расположенной неподалеку — к гадалке не ходи. Да только вел себя этот крестьянин — весьма необычно.
Первый вопрос — куда он вообще едет вот так, на своем этом осле, подпинывая его пятками? Дорога идет из кишлачной зоны в горы — что он там забыл вообще? Если бы в обратный путь ехал — еще было бы понятно, а так...
Второй вопрос — что это он так вертит головой? Не иначе ищет кого — тогда кого? Поблизости никого нет и быть не может — только заросли кустарника со змеями.
Неладное дело, неладное...
Лицо дехканина — загорелое, изъеденное морщинами — в прицеле было совсем близко — казалось, до этого старика подать рукой. Лейтенанту не понравились его глаза — внимательные, оценивающие. Он замер, боясь даже пошевелиться...
Дехканин проехал — стук копыт его ослика растворился в воздухе и только едва заметные следы на коричневом, каменистом полотне дороги говорили о том, что этот востроглазый старик не привиделся, что он реально существовал.
Если есть сомнения — сомнений нет!
Лейтенант крикнул, подражая голосу орла — общий сбор группы.
— Пять минут — уходим.
Пакистан, Пешавар. Лагерь «Барбай». 23 сентября 1986 года