— А убитые?
— Убитые... Тут есть два варианта. Первый — они просто что-то поняли и проявили неподчинение. Второе — Андропов понимал, что после его смерти система выйдет из под контроля, а потому вставил в нее какие-то предохранители. Людей, которых он набирал лично и которые должны были контролировать основную сеть, а при возникновении опасности — отключить ее. Малая сеть — рядом с большой сетью. Если принять за основу эту теорию — тогда перед нами ни что иное, как последовательное выворачивание предохранителей перед тем как дать смертельный ток. Ток, который разрушит систему.
— А вы хотите этому помешать?
— Да — просто сказал старик
— И вам нужна помощь.
— Да.
Генерал неверяще покачал головой
— Вы можете не верить моим словам. Просто — оглянитесь вокруг. Все ли вас устраивает из того что вы видите? Чем дальше — тем хоть немного, но хуже.
— Почему при вас должно быть лучше?
— Потому что мы просто не будем вредить. Наша система — она пережила войну, величайшую войну в истории и сама по себе довольно живуча. Нужно просто ей не мешать.
— И я должен просто поверить вам на слово.
— Пока — да.
Генерал немного подумал. Он хотел верить, но не мог. Изверившийся, много раз преданный, потерявший товарищей в безумной войне — не с врагом, а внутри системы — он просто не мог, не имел права поверить. По крайней мере — сразу поверить. Какие бы слова ему не говорили, какие бы доводы не приводили — он не должен был им верить. Он знал, насколько изощренно играет КГБ и какие там работают рыбаки, ловцы человеческих душ.
И все-таки — он хотел поверить. Потому что потерявшийся, отставший от людей, заблудившийся во тьме человек все равно остается человеком. Он не может стать ночной тварью, не нуждающейся в свете. И каждым взором он ищет его, маленький лучик света вдалеке, ведущий его к миру людей.
Для того чтобы провести хоть какую-то проверку — придется назвать какое-то имя. Он прикинул — не может ли это повредить тому, с кем он встречался час назад, диспетчером системы он не имел права рисковать ни при каких раскладах, диспетчер был ценнее его самого, ценнее любого из них, оставшихся. Нет, не повредит.
— У вас серьезные возможности?
— Ну... — неопределенно сказал старик — кое-что можем.
— Тогда проведем эксперимент. Я назову человека. В нашей системе. Нужно дать этому человеку возможности. Очень серьезные возможности. Это насчет Реутова.
— Я понял. Говорите.
— Белоглазов Петр Трофимович — раздельно произнес генерал — запишете?
— Запомнил. Белоглазов Петр Трофимович. Он уже там?
— Да. Но не на верхах.
— Будет — твердо сказал старик — обещаю. Это все.
— Пока да.
Старик начал собирать костяшки в пластмассовый поддон.
— Плохо сыграли — заметил он — вничью...
— Это почему же... плохо. Ни вам, ни нам — никому не обидно.
— Вот в том то и дело. Ни вам, ни нам. Вам не кажется, что у нас в последнее время все так и происходит. Ни вам, ни нам. Ни туда не сюда. Но сидеть между стульев нельзя. Не получится — между стульев.
— Что вы планируете предпринять в Афганистане? — внезапно спросил генерал, вспомнив тех двух певцов в переходе.
— В Афганистане? У вас там есть кто-то? — заинтересовался старик
— Нет. Просто интересно. Хочу понять, по пути ли мне с вами.
У генерала были дети — два сына. Жена бросила его, когда младшему был годик, старшему — пять лет. Это была обычная проблема оперсостава МВД — жены просто не выдерживали работы мужей и того, в каком они состоянии возвращаются домой. Злыми, часто пьяными — пьянство в МВД началось в конце семидесятых, до этого выпивали — но не пили. Самое частое обвинение в этом случае было — ты молчишь, ничем со мной не делишься. А благоверный сегодня расчлененный труп вытаскивал из колодца канализации — поделиться? Или все же не надо? Вот и становились опера холостяками — к сорока годам половина, если не больше.