– Отвернем, если глупо ответите. С головой надо отвечать, – и нам и старухе, – а людей от дел отрывать стоит ли? И так мы время ценить не умеем, сколько его попусту тратим, а каждая минута имеет товарную стоимость. Так что оставим версию старухи про запас. Что еще?
– Выяснены имена всех пропавших без вести.
– Сколько их?
– Трое.
– «ДСК» по инициалам есть?
– Нет. Пропали Лазарев, Мишин и Курдюмов. Ни одного Сергея и Дмитрия среди них нет.
– Ну и что?
– Работаем.
– А как дела у науки? Что-нибудь с пальцев убитого получить можно?
– Пока нет. По формуле Пирсона пришли к выводу, что покойник был невысок ростом – сто семьдесят один сантиметр, обувь носил сорокового размера. Никаких характерных признаков, свидетельствующих о личности убитого или роде занятий, установить не удалось.
– Пока не удалось или совсем не удалось?
– Совсем не удалось, – ответил Жуков. – Эксперты бьются с пальцами, может быть, удастся вытянуть на дактилоскопию…
– Думаете, был судим?
– Думаю, товарищ полковник. Иначе откуда флотская форма, если никто из моряков не пропадал?
– Думаете, подбросил убийца, чтоб нас с толку сбить? Возможно такое?
– Поскольку Загибалов работает на бойне, знает, как расчленять туши и был дважды судим, позволяет предположить, что его навещал человек именно с уголовным прошлым.
– Когда получили данные, что он по профессии раздельщик туш?
– Перед началом совещания.
– Чего ж с этого не начинали? – раздраженно спросил Костенко, поднимаясь.
– Если б с этого мы начали, кончать было б нечем, – ответил Жуков, тоже раздраженно. – И два чемодана у него стоят, от того самого гостя.
– Прокуратуру поставили в известность?
– Прокуратура в обыске отказала.
– До того, как вы установили там чемоданы?
– До.
– Сейчас должна дать санкцию. Едем к ним, думаю, выпросим.
– Дай-то господь, – ответил Жуков, пропуская Костенко перед собой.
3
– Погодите, Загибалов, погодите… Я про Фому, а вы про Ерему, – Костенко поморщился, неторопливо закурил. – Вы мне толком ответьте: чьи это чемоданы и что в них лежит?
– Так я ж десятый раз отвечаю: чемоданы моего дружка по колонии, вместе чалились, а что в них – не знаю.
– «Дружок», «не знаю»… Это ж детский лепет, Загибалов, вы кодекс изучили не хуже меня… Как дружка зовут?
– Не знаю.
– Как же вы с ним общались, с дружком-то?
– Так кличка у него была.
– Какая?
– Нескромная.
– Здесь женщин нет.
– Матерная была кличка.
– Значит, как зовут его – не знаете?
– Не знаю, как перед богом – не знаю.
– А в чемоданах что?
– Откройте да посмотрите.
– Товарищ полковник, – Жуков стоял на пороге комнаты, – вы в коридорчик выгляньте. А ты сиди, сиди на месте, Загибалов, сиди и не прыгай.
Костенко вышел в коридор, где стояли понятые и еще три милиционера.
– Вот, – сказал Жуков, – кровь, товарищ полковник. И на полу, и на обоях. Кровь, чтоб мне свободы не видать.
– Хорошо говорите, – усмехнулся Костенко. – Красиво.
– Так ведь всю жизнь с урками… Иной раз жене говорю, словно на этап отправляю: «Шаг влево, шаг вправо считаю побегом». Так что прошу простить. Обрадовался я, поэтому и заговорил приблатненно: кто б стал на эти бурые пятна внимание обращать – кухня на то и есть кухня, чтоб в ней мясо разделывать.
– Давайте-ка вырежем кусок обоев, товарищ Жуков, – сказал Костенко. – И выпилим эту часть кадки – на ней тоже вроде бы кровь, а?
– Нет. Не кровь, – убежденно сказал Жуков. – Это у нас с Кавказа привозили гранатовый сок, все на нем помешались, чтоб пищу заправлять, потому как витамин. Я его цвет от крови сразу отличу.
– Значит, выпиливать кадку не будем?
– Не надо, товарищ полковник, и так дел невпроворот… А вот здесь… Ну-ка, ножку стола поднимите… Еще выше… Новиков, помоги, чего рот разинул?! Нагнитесь, товарищ Костенко, ко мне нагнитесь… Вот здесь кусок пола выпилить надо – это уже точно: кровушка.
Вернувшись в комнату, Костенко сел рядом с Загибаловым, придвинулся к нему, тронул за колено – тот неторопливо отодвинулся:
– Не надо, полковник, вы мне дружбу не вяжите, все равно не ссучите.
– Неумно отвечаете, Загибалов, потому как раздраженно – с одной стороны, а с другой – страх в вас вижу. А боятся только те, кто чувствует за собою вину.
Загибалов странно усмехнулся, сокрушенно покачал головою:
– Иные с рождения страх чуют, с кровью передалось.
– Историей увлекаетесь?
– А чего ей увлекаться-то? Куда ей надо, туда и пойдет; не жизнь, а сплошная автоматическая система управления.
Тут пришла очередь Костенко усмехнуться – он начал испытывать интерес к этому громадному человеку, в маленьких стальных глазах которого была видна мысль, как он ни старался играть дурачка – тюремная, видимо, привычка; вторая натура, ничего не поделаешь; дурачку порою живется легче, особенно в трудных ситуациях.
– Чемоданы не вскрывали, Загибалов?
– Не имею привычки в чужой карман заглядывать.
– Хорошая привычка, – Костенко обернулся и попросил милиционера, стоявшего на пороге: – Пригласите, пожалуйста, понятых.
В чемодане было б а р а х л о: поношенная кожаная куртка, ботинки, носки, две пары брюк, меховая безрукавка; в кармане этой-то безрукавки Костенко и нашел профсоюзный билет на имя Дерябина Спиридона Калиновича. ДСК.
Костенко поднял глаза на Загибалова:
– В какое время Спиридон от вас ушел?
– Ночью.
– Зачем скрывали, что знаете его имя?
– А я и…
– А я и… – передразнил его Костенко. – Откуда он приехал?
– Не знаю.
– И фамилии не знаете?
– Ну Дерябин.
– А молчали…
– Я-то завязал, а он, может, в бегах.