Годэ, спешившись удивительно ловко для своего возраста и хромоты, бросил повод хмурому арбалетчику с наполовину отсеченным ухом и отдал приказ:
– Мельника внутрь!
Несчастного тут же низвергли с коня, для скорости рубанув ножом по натянутым веревкам, и, подгоняя увесистыми пинками в ту часть спины, где она уже не спина, сноровисто потащили внутрь.
Кардинал с кроткой улыбкой наблюдал за происходящим. Когда тяжелая, судя по фактуре – дубовая, дверь захлопнулась, Годэ, повернувшись к Карлу, сказал:
– Пройдемте, брат Карл, омочим наши глотки, пересохшие за долгий путь, пока нашего будущего собеседника, так сказать, подготовят к разговору.
Назвать свою глотку пересохшей после долгого пути под моросящим дождем молодой священник не рискнул бы. Но возражать кардиналу не стал. Кивнув мрачному Дитриху, Карл последовал вслед за кардиналом. Тот направился не к двери, поглотившей Бернара, а к другой, расположенной в торце здания.
– Так ближе, – не оборачиваясь, пояснил Годэ. Карл, перед тем как войти внутрь, кинул взгляд на площадь. Рыцари фон Алленштайна, коих, что греха таить, священник был бы не против считать своими, покидали площадь, не собираясь ожидать окончания инквизиции под открытым небом.
За дверью скрывалась еще одна, чуть побольше. С привратником, чьи объемы вполне могли соперничать с мельниковскими. Но если Бернар представлял собой скопище дурного мяса с жиром, то сей достойный представитель породы Голиафов был одним сплошным мускулом. Он безмолвно посторонился, пропуская священников, смерил достаточно тщедушного Карла взглядом, в котором наличествовала странная смесь легкого презрения к никчемной букашке, с завистью к букашкиным карьерным достижениям…
– Брат Антуан из земли Бобриньяк, – сказал кардинал, когда священники миновали стража и начали подниматься по деревянным ступеням. – В детстве на беднягу напали волки, и с тех пор он нем как рыба. Даже не мычит.
– Неисповедимы пути Господни… – неопределенно ответил Карл.
Братья поднялись на второй этаж. Годэ гостеприимно распахнул перед спутником дверь, ведущую в келью.
Карл прошел внутрь. Помещение было ничем не примечательно. Узкая кровать, застеленная суконным одеялом, простая мебель, сколоченная из плохо ошкуренных досок… Если бы не роскошный письменный прибор на столе, то келью можно было принять за обиталище простого монаха, а вовсе не кардинала.
Годэ присел на краешек кровати, наклонился, вытащив свои знаменитые войлочные тапки. Морщась, стянул сапоги, отставив их в сторону.
– Прошу прощения, возлюбленный брат, но возраст, возраст…
Карл понимающе кивнул. Действительно, кардинал хоть и держится удивительно крепко, но все же он совсем не мальчик, а разменявший седьмой десяток старец.
– Ах да, точно! – хлопнул себя ладонью по морщинистому лбу Годэ. – Брат мой, я же забыл истинную причину, приведшую нас в мою скромную обитель! Слева от вас, в шкафу. Емкости – чуть ниже.
Карл, повинуясь указаниям, вытащил на свет бутылку. Пробка вышла с легким хлопком, и остро пахнущая струя плеснула в подставленные кубки. Вино оказалось непривычно терпким, но на вкус весьма и весьма приятственным.
Кардинал встал с кровати, притопнул правой ногой, смешно шлепнув задником тапка.
– Ну все, я во всеоружии, брат Карл. Спускаемся в обитель истины, скрываемой до поры?
Подвал встретил новоприбывших не обязательным для подобных помещений запахом сырости и прячущейся по углам плесени, вкупе со струящейся по склизким камням ржавой водой… Нет! Здесь сразу чувствовалась рука подлинного мастера фортификации, вложившего в оборудование комнаты весь свой талант.
Внутри было удивительно сухо и опрятно. В крыше виднелись узкие колодцы, забранные мелкой деревянной решеткой и уходящие ввысь.
– Вентиляция, – пояснил кардинал, заметив удивление спутника. – Выведены на крышу. Оттуда к нам поступает свежий воздух, а наружу не доносится ни звука. Хоть ты тут еретика в масле вари.
Судя по всему, вентиляция действительно работала, справляясь даже с чадом жаровни, пышущей огнем у дальней стены.
Вообще, спуск под землю несколько изменил спокойного доселе Годэ. Глаза старика затянуло маслянистой пленкой, посверкивающей в свете трех дюжин свечей, расставленных по всему подвалу…
– А вот и наш дорогой друг! – потирая ладони, кардинал приблизился к сидящему посреди подвала мельнику. Выколачивающий зубами панический ритм толстяк восседал на стуле с высокой спинкой, вмурованном в пол. Цепь охватывала запястья и лодыжки мельника, ощутимо впившись в жирное тело.