Начались тихие разговоры о предательстве и измене…
КОРНИЛОВ И МЕНШИКОВ: ВСТРЕЧА НА КАЧЕ
Едва началось сражение на Альме, как на место событий выдвинулись вице-адмирал В.А. Корнилов и подполковник Э.И. Тотлебен. Для них это была не прогулка, а желание собственными глазами убедиться в окончательном и бесповоротном разгроме врага, впервые за много лет посмевшего ступить на землю Российской империи.
Можно предположить, что особой уверенности в грандиозной победе они не испытывали. Корнилов был не в восторге от способностей Меншикова, как полководца. Педантичный немец Тотлебен вообще слабо верил в умственные способности большинства сухопутных генералов вести войну с двумя сильнейшими европейскими армиями. Но, думаю, в то, что враг будет остановлен, оба хоть и слабо, но верили. Самые тяжелые предположения подтвердились при встрече ими отступавших к Каче русских войск, происшедшей, судя по воспоминаниям современников, сразу за Мамашаем. Открывшееся глазам адмирала и подполковника описал отводивший от Альмы своих моряков Ильинский: «Трудно представить себе что-нибудь подобное нашему отступлению после проигранного нами, незначительного авангардного дела при Альме. По мере отдаления от неприятеля и наступления сумерек, уцелевшие в разброде остатки полков центра и правого фланга все более и более смешивались и, не получая никаких приказаний, оставаясь в совершенном неведении, куда идти и что предпринять, образовали кучки разнообразной формы мундиров и подходили к нам осведомиться, куда мы идем, и в каком направлении находятся штабы таких-то и таких полков, чтобы возможно было присоединиться к ним. На первый вопрос мы отвечали, что получили от главнокомандующего приказание, перейдя речку Качу, ночевать на возвышенностях Качи, а о полках мы ничего не знаем. С наступлением темноты и продолжением общей неизвестности распространилась по всем войскам паника: подходящие кучки солдат сообщали, что неприятель предупредил нас, сбросил десант и занял высоты гор по течению речки Качи, что мы отрезаны от Севастополя, и завтра с рассветом придется штурмовать укрепленные позиции на Каче. Словом, если бы появился небольшой отряд неприятеля, вооруженный не ружьями, а просто палками, то погнал бы всех, как стадо баранов. У моста через р. Качу скученность всякого рода оружия, давка, поспешность и толкотня доходили до полного безобразия. При наступившей темноте слышались ругательства, а по временам и стоны теснимых раненых. Все покрывалось общим гулом погонщиков лошадей и стуком от лафетных колес».{56}
По воспоминаниям Калинина, когда утро 9 сентября «…осветило место сбора войск, и беспорядок, царивший в войсках, еще более выказал свои дурные стороны. При переходе р. Качи столпились обоз и артиллерия; за ними теснилась пехота и кавалерия, желая обогнать друг друга и увеличивая тем беспорядок».{57}
Но, вернемся к месту встречи будущих руководителей обороны Севастополя на Каче, после которой всей группой они продолжили движение и в сумерках достигли высот южного берега Качи. Здесь им во всей «красе» предстала картина отступления: «…подъехав к спуску, в долине реки увидели безобразнейшую картину: здесь царили полнейшие безначалие и беспечность».{58}
В это же время обоз, стоял на месте, и никто не думал двигаться вперед. Офицеры, как говорит Панаев «притаились». Личный состав, предоставленный сам себе, действовал соответственно: «…солдатики горланили, бродили и мародерничали по хуторам и жилью, покинутыми их хозяевами…».{59} Другие солдаты стреляли во все стороны, пытаясь добыть себе пропитание — зайцы вокруг водились в изобилии.
К сожалению, Панаев не одинок, у Хрущёва картина не менее грустная: «Ночью солдаты разбрелись по селению, зажгли его, разбили бочки с вином и многие перепились. Все старания мои отыскать кого-либо из начальников остались тщетны».{60}
Тут действительно, офицерам не позавидуешь. Теперь нижнему чину сильно не пригрозишь и в ухо кулаком не съездишь. В ответ можно и пулю схлопотать. Это раньше у них в руках были «палки со штыками», теперь ружья с боевыми патронами. Да и психологически они еще не остыли от крови и смерти. Все проблемы обучения и воспитания довоенного времени вылезли наружу. Армия отныне состояла из солдат военного времени. Эти могли не думая жизнь отдать за берегущего их офицера, пусть и строгого до жесткости, но и не задумываясь лишить жизни жестокосердого самодура. Война, однако… Можно не говорить об этом, найдутся, наверняка, «шумные исследователи», которым это очень не понравится. Но это их дело, правда войны все равно будет себя показывать не раз и не всегда с благовидной стороны.