Никакие запреты не помогали.{158} Солдаты с жадностью набросились на фрукты, причем активно участвовала в атаках на местные плантации не только линейная пехота, но и гвардия.{159} Вскоре в нескольких английских полках появились признаки усиления дизентерии и холеры.
Французы, более привычные к фруктовым меню, страдали меньше.{160} Но и у них вскоре холера напомнила о себе среди офицеров. Особенно тяжелой потерей стала потеря одного из лучших хороших медиков — старшего врача Мишеля.{161}
Спасительным средством у французов неожиданно стал кофе. Война показала его оптимальность, как напитка снимающего стресс и стимулирующего организм в условиях холодных осенних ночей. Но не только одним им получалось спасаться от невидимой, но опасной, всепроникающей напасти. Эффективными от болезней стали напитки, готовившиеся путем заваривания трав и ягод, многие из которых, в изобилии произраставшие в Крыму, отличались прекрасными целебными свойствами.{162}
Меню офицеров и солдат разнообразила дичь: вокруг в изобилии водились зайцы. Во французском 39-м линейном полку «…солдатам удалось поймать несколько длинноухих. Один из гренадеров моего батальона преподнес такого зайца своему капитану».{163}
Кому было лень стрелять по «разбегающимся мишеням» нашли другой способ сделать полевой быт приятным, а жизнь сытной. Не сильно утомляя себя муками совести, солдаты, услышав кудахтанье кур, стремительно бросались на манящий звук и вскоре «…только кучка перьев напоминала о домашней птице, которая имела несчастье оказаться на пути армии».{164}
«Рыцарская война» представлялась во всей своей красе. Особенно характерно проявлялось благородство европейцев при их любимом занятии — грабеже. Лейтенант Вильямс писал своей любимой тетушке в Англию: «Вы не можете себе представить, как много было украдено солдатами из домов русской знати и богатых жителей Севастополя. Дома были великолепно обставлены, в них висели люстры выше человеческого роста, имелся прекрасный фарфор, позолоченные безделушки…».{165}
При этом «грешили» разбоем не только солдаты, но и офицеры, вполне смирившиеся со своей «почетной» миссией оккупантов. Молодой лейтенант Варень принял деятельное участие в таком разбое: «Со всех сторон тянулись деревенские домики с садами. Когда мы стали на привал, лейтенант Генэн взял меня в экспедицию по огородам; нас сопровождали ординарцы с мешками. Мы совершили налет на капусту, морковь и прочие овощи, коим, сидя за столом, наши товарищи по оружию были очень рады».{166}
В этом «возвышенном» деле каждая армия проявляет свой, только ей одной свойственный менталитет. Монтодон не имел ничего против, считая умение грабить составной частью науки воевать: «Вечером многие французские и английские солдаты среди триумфального восторга, дневной усталости, трудности марша по неровной местности, разброда, который был тому следствием, спешили продолжить утреннюю грабительскую работу, соперничая в этом друг с другом».{167}
Майор не одинок, другие офицеры тоже не возражают: кто ж будет против свеженькой курицы или гуся на ужин? Ведь разве не за этим, в том числе, мы пришли в чужую страну? Многие из командиров, не имея достаточного опыта кампаний, еще не понимают, что с этого начинается падение дисциплины.
Самые искусные грабители, конечно же, зуавы. «Вечером мы были весьма удивлены при виде зуавов, несущих нам красивую посуду, зеркала, ковры, книги….Многие из этих вещей — французского происхождения, все совершенно бесполезны и абсолютно не транспортабельны. Завтра их придется оставить».{168}
Ну и грабят, конечно, с энтузиазмом, удовольствием, наслаждением: «Для наших солдат — это временная забава, развлечение, которое возбуждает их хорошее настроение, игрушки, которыми они увлекаются, как дети».{169}
Одни грабили экспромтом, другие придавали этому важному делу организованный характер. Полковник Клер, например, с удовольствием говорит, что его зуавы «чистили» местные сады исключительно по команде: по 5 минут на батальон.{170}
В этом смысле очень интересно описывает зуавов Н. Берг, познакомившийся с ними во время боев за Севастополь (он активно участвовал в допросах военнопленных) и позднее, во время перемирия: «Ныне в зуавских полках собраны самые разнообразные стихии. Большинство представителей приходится на долю Парижа. На роту (125 чел.) полагают: десять медицинских студентов, неокончивших курса; пять докторов прав, возлюбивших военное ремесло; десяток всякого сброда из Антуанского предместья, притона Парижской сволочи; от восьми до двенадцати разжалованных унтер-офицеров; полдюжины разорившихся промышленников; остальные — блудные сыны всех восьмидесяти шести департаментов. Старых, кадровых солдат, отличенных шевронами, называют в зуавских полках “Магометами”. Обыкновенное прозвище зуава — “шакал”, и еще “charpadeur”, то есть человек, который умеет воспользоваться чем-нибудь чужим, для материальных наслаждений, умно, ловко и смело».{171}