все будет, хорошо. Тебя как зовут?
Девочка молчала.
Лена нос и щечки ей растерла, сильнее укутала. Мальчика шалью обвязала.
— На спину ко мне сядешь? Покатаю, — спросила девочку. Та несмело кивнула —
глаза огромные от страха.
Лена пригнулась, давая ей возможность обвить руками шею, ногами за талию обнять.
Подняла мальчика на руки. Не легче так идти и не проще, но раненому ребенку
лучше.
Только ночью она смогла донести детей до поста. А там уж ребята помогли,
подхватили детей.
— Откуда? — спросил новенький, Петя Ржец.
Лена молчала.
Мальчик выжил, с девочкой тоже все стало нормально. Они жили в семейном лагере,
не обделенные ни заботой, ни вниманием. И можно было бы успокоиться, но Лена не
могла.
С того дня, как будто заклинило в ней что-то — потребность убивать фашистов
стала как жажда жизни. И она уходила с бойцами на задание, не спрашивая
командира. Какой отряд идет — и она с ними, не слушая никого.
Командир устал ругаться и приказал запереть ее на «гаубвахте», что служила баней.
Сутки просидела, выпустили, опять с бойцами ушла. Снова «губа».
Ребята уже даже не ругались и, она не пряталась. И в бою, словно, пуль не
замечала. Одно видела — немец — и била.
Сашка с ума сходил от этого. Не сдержался, схватил как-то после взрыва на
железной дороге и в ствол сосны втиснул не церемонясь:
— Ты совсем с катушек съехала?!! Я тебя на цепь посажу, дура!!
Она молчала и смотрела. Не объяснишь ему, что что-то сгорело в ней на том
пепелище, умерло безвозвратно.
Дрозд лбом в ствол ткнулся над ее щекой: если б она знала, что с ним делает. Он
же спать уже не может, переживая за нее. Есть не может, дышать. Жить!
Как ей объяснить? Что с ней делать? Где та милая, застенчивая девочка, наивная и
безответная?
Война, мать ее! Будь она проклята! Будь проклят Гитлер и его псы, эти уроды,
звери!
— Если с тобой что-то случится, Николай меня не простит. Подставляешь? — пошел
ва-банк, помня, что девушка так и не желает признавать факт гибели Санина.
Без надежды сказал, а по взгляду понял — в точку. Вскинулась глупая, а в глазах
и вина и радость, согласие. И дух лейтенант перевел: ну вот, есть крючок.
— Он жив, ты тоже знаешь.
Саня в снег осел, руками лицо закрыв: заговорила!
— Да. Да!
Да он во что угодно поверит — в Бога, черта, марсиан… только б она жила…
Лена подумала, что из-за нее Дрозда совесть мучает, плохо ему. Присела,
прошептала виновато:
— Со мной все хорошо будет. Коля слова тебе не скажет. Я виновата, я все
объясню… Он ведь ушел тогда? Ушел. Да?
И столько надежды в голосе, что у Саши глаза защипало. И где б он силы взял ей «нет»
сказать?
— Да, — заверил, прядку с лица убрал. Прохладу щеки ладонью впитывая. — Да.
А сколько радости в ее глазах появилось? Синие стали, глубокие, как омуты и
светятся, улыбка на губах мягкая, нежная.
— Да, Леночка, — к себе притянул и обнял — он что угодно скажет, что угодно
солжет — только бы жива была… только бы жила…
С того дня немного наладилось. Баня снова стала баней, а Лену начали отпускать
на связь с подпольем.
Та зима была самой жуткой и жестокой, лютой, что по погоде, что по творящемуся
вокруг. Людей косило не от пуль, так от холода или голода. Продовольствие
отбиралось у населения и вывозилось в Германию, поставлялось войскам.
В отряде же появлялось все больше сирот, семей и добровольцев. Отряд рос, но
обеспечение что оружием и боеприпасами, что продуктами было очень скудным, а
вскоре стало бедственным. Спасло положение нападение на продовольственный обоз,
что шел на станцию. Отбитые картошка, мука и пшено, помогли немного выровнять
положение. Но в боезапасе отряд не выиграл.
В феврале Пантелей сообщил Пчеле, что в помощь отряду с большой Земли будет
выслан самолет с радистами и посылками с необходимым: медикаментами, продуктами,
одеждой, рацией. Новость была настолько радостной и фантастичной, что Лена не
сдержалась и поцеловала мужчину в щеку.
Тот поулыбался и сказал, что нужно готовиться к встрече, обеспечить безопасность
прибывающим, что людям, что грузу. А в дальнейшем неплохо было бы продумать и
обеспечить место посадки, тогда самолет мог бы забирать раненых, важные
документы и письма партизан своим семьям.
— Еще, Пчела, немцы перебрасывают на фронт большое количество техники, надеясь,
что советское наступление захлебнется.
— Значит, нужно усилить диверсии на железных путях.
— Да, это было бы отлично. Кстати, — хитро посмотрел на нее. — Или не кстати?
Помнишь те документы, что ты принесла мне осенью?
— Из портфеля?
— Ну, уж не знаю, откуда. Но не суть. Они дошли до центра и были высоко оценены.
Всех кто участвовал в той операции, ждут награды и повышения званий.
— Значит, если я рядовая?…
— Будешь сержантом.
— А если лейтенант — будет старшим лейтенантом?
— Да.
— Замечательно!
Она искренне порадовалась и за себя и за ребят. И снова, как в прошлые разы не
решилась попросить о личной услуге — узнать хоть что-то о лейтенанте Санине.
Глава 18
За декабрь войска, наконец, продвинулись вперед, а не назад. Настроение в связи
с первыми победами было отличным. Но говорить о быстром продвижении было рано.
Николай уже понял, что война не закончится быстро. Впрочем, это понимали и
окружающие.
В феврале наступило относительное затишье и словно запоздалые Новогодние подарки,
посыпались приятные сюрпризы. Санину присвоили очередное звание, вместе с
ребятами, стоящими тогда на рубежах к подступу к Москве, наградили орденом
Красной звезды.
И пришло первое письмо из дома.
Написано оно было еще в ноябре, причем "на деревню дедушке" — лейтенанту Красной
армии, Санину Николаю Ивановичу. Как нашло адресата, было для Николая загадкой.
Сам он не любил писать, не умел складно излагать свои мысли, да и не до весточек
домой было что летом, что осенью. Но перед Новым годом было, накарябал пару
строчек, что жив, здоров, воюет. Однако слабо верил, что мама и сестренка
получат его «треугольник» — положением было слишком серьезным, многих
эвакуировали из столицы, и Николай был уверен, что его тоже уехали. Выходило же
иначе.
Капитан вчитывался в строчки, написанные ровным почерком сестры — Валюши и
словно касался ее и мамы, будто возвращался в прошлое. Сестра писала, что мама
сильно болела от переживаний за него. "Уезжать отказалась, боясь, что ты можешь
приехать, а дома никого нет, или напишешь, сообщишь о себе, а письмо не дойдет
до нас, потому что эвакуировались. Я же, как ты понимаешь, бросить маму не могла.
Хотела на фронт, но мне отказывают, да и маму жалко, тревожно за нее очень.