"Курица!"
Снял чайник с печки и понес в комнату, деликатно постучав в дверь.
Милу перекосило. Мысль шалая в голове мелькнула: а если отравить эту, «героическую». Попросить у Светы снотворного и…
О чем же она думает?! — застонала, ладонями лицо закрыв.
Лена удивленно на накрытый стол взирала — картошка вареная, соленые огурцы, хлеб, сало, на ординарца что разливая чай, смотрел на нее почти с восторгом. Разительные перемены беспокоили своей непонятностью.
— Сменил гнев на милость?
— А чего? — улыбнулся.
— А в чем дело? — спросил Николай. Фуражку на лавку положил, сел и Михаилу кивнул: присоединяйся.
Тот смущенно присел, боясь, что сейчас жена Николая Ивановича выдаст подробности его зубоскальства и будут неприятности. Но Лена лишь загадочно улыбнулась:
— Ничего, просто обычно Михаил у тебя строгий, но болтливый, а сегодня молчаливый, но веселый. Вот и удивляюсь.
— Аа, бывает, — улыбнулся.
Белозерцев с благодарностью посмотрел на девушку: "да-а, не Осипова".
Жеваться начал спокойно.
— Что нового? — спросил у него Николай. Очистил картофелину, подал Лене, сахар ей в чай кинул.
— Нормально все, тихо. Семеновский в штабе. Происшествий нет, — доложил ординарец. — Похоже надолго затишье, товарищ майор.
— Не знаю. Посмотрим. Хорошего в том мало. Бойцы дуреть от скуки начнут, а фриц сильнее окопается и укрепится.
— Все равно выбьем и погоним, — между прочим заметила Лена.
— Не спорю. Это однозначно.
— Скорей бы только. Было бы замечательно, если бы уже летом была освобождена Белоруссия.
— А Украина? — посмотрел на нее Миша.
— И Украина, вся наша Родина.
— Так и будет, — кивнул.
Николай молчал. Он хотел верить, что так и будет, но помнил, как в сорок первом все ждал, что войска красной армии пойдут в наступление, откинут фашистов с территории СССР, и война вот- вот закончится. И после Сталинграда верил, что пойдет с батальоном до самого Берлина без остановок…Только два года уже война идет и никак не заканчивается, и полстраны еще в лапах зверей с лицами людей.
— Хорошо бы — уже было, — сказала Лена и перед собой уставилась. — Фашисты людей в рабство угоняют. Ловят, запихивают в вагоны, как скот, и гонят на Запад. Деревни жгут. В амбар всех, от мала до велика и бензином сверху… Вешают, женщин ловят, кто посимпатичнее в бордель для солдат. Детей в госпиталь, тоже для солдат. Кровь берут. Голод… подчистую все забирают. Для евреев гетто понастроили, колючкой опутали и морят голодом, потом расстреливают…
Картошину на тарелку положила — там людей вырезают, а она здесь в тишине и покое картошку ест.
У Мишки пища в горле застряла, насилу проглотил, а больше есть не захотел — аппетит начисто пропал.
Николай зубами скрипнув, затылок огладил ладонью и руку девушки накрыл:
— Отольется. За каждого спросим, — процедил.
— Спросим, — вздохнула. — Только как ты родителям погибших детей вернешь, детям родителей, мужьям жен, а женам мужей? Как детство целому поколению вернешь? А другому юность. Третьему счастливую, спокойную старость в семье, ради которой он жил и которой уже нет. Четвертому, отцов, без которых они вырастут.
Николай руку ей сжал:
— Мы им подарим самое главное — мир без фашизма.
Лена накрыла его руку: ты прав. Эта цель стоит потерянных жизней. Стоит наших жизней.
Они сидели в полумраке спустившегося вечера, переплетая пальцы рук и, слушали, как тикают ходике на стене. Он обнимал ее, она голову ему на плечо положила. Хорошо, тихо было так, что казалось войны нет и не было, а может быть закончилась, да они не заметили.
Николай о предстоящей ночи думал. У него была одна цель — Леночка должна забеременеть и отправиться в тыл. Сколько вариантов не перебирал, этот был самым оптимальным.
— Я хочу тебя, — брякнул и застыл, сообразив, что сказал.
Лена тоже замерла:
— Это как? — прошептала. Николай еле смех сдержал: глупышка! Он уж подумал, сейчас по лицу получит и увидит гордо расправленные плечи девушки, услышит хлопок входных дверей. А она — «как».
Стоп, она не знает?
Ооо!
Вот ведь задача, любые боевые по сравнению с этой — ерунда.
Выходит Леночка — девочка, и он у нее первый. От этой мысли у мужчины даже ладони загорели.
Ничего у нее с Санькой не было, а он банальная сволочь, что о друге и девушке подумал. Но это частности. Вопрос в другом — как Леночку подвинуть в нужную сторону и при этом не травмировать? Что и говорить, опыта в этом деле у него мало, не ходок как Дрозд. Да и проще с женщиной. Леночка же ко всему еще и хрупкую психику имеет. Еще и шрамы страшно задеть — а если ей до сих пор больно?
— Коля? — прошептала, повернувшись к нему лицом, в глаза вопросительно уставилась.
Николая парализовало от желания, челюсть свело. Он только в край лавки со своей стороны пальцами вцепился, чтобы в себя прийти.
— Это… — прохрипел и закашлялся. — В общем… Мы будем спать вместе.
Нашел обтекаемую формулировку и покосился — испугалась, против, пошлет его?
— Одетыми? — прошептала, а глаза огромные.
— Нет, — еле сдержал улыбку.
Лене нагой Янек вспомнился и, как-то не по себе стало. Представить голым Николая она не могла, а уж себя в таком же виде и чтобы он видел — тем более. Стыдоба. Да она умрет от срама.
— Нееет… знаешь… — отодвинулась осторожно. — Мне пора, пожалуй, — просипела, готовая в двери ринуться.
Мужчина понял это и заявил, спасая положение:
— Хорошо. Спим как вечера.
"Другое дело", — уф!
Николай подхватил ее на руки, чтобы точно не сбежала, на постель отнес, сапожки снял, но не ушел. Рядом сел и обнял, целовать начал. Это Лену не испугало — целовалась уже вчера и, очень понравилось. Немного, рука Николая на ремень легла, расстегнула. Лена остановить хотела, но подумалось — Бог с ним, с ремнем — он глухо сбрякал на пол.
Осипова проклинала это дежурство. Выть ей хотелось от тишины за стеной, понимала, что там может происходить и от этого крутило ее, как юлу. Так бы всю обойму в потолок расстреляла, срывая милования молодых, да Мишка, молокосос на топчане спал, сопел сладко шинелью укрывшись, улыбался даже во сне чему-то.
Все счастливы, выходило, одна она, как проклятая. Хоть бы из штаба Санина вызвали! Хоть бы политрука черти принесли! Хоть бы обстреляли батальон! Бойцы подрались! Штаб загорелся!
Но пока горели трое — за стеной двое от страсти, она здесь, одна, от злости и ревности.
Лена заметила, как он ей гимнастерку и юбку расстегнул, но было так жарко и хорошо, что она не смогла его остановить. Его нежность топила ее разум, мысли отдельными незапоминающимися фрагментами мелькали в глубинах сознания, но не доходили до поверхности. Здесь был только Николай.
Его ладонь словно ненароком коснулась ее груди и Лена вздрогнула от странного ощущения, приятного до дурмана в голове. И задохнулась, когда рука накрыла ее грудь, поникла теплом под гимнастерку и белье. Девушка не знала, чего хочет больше — отстраниться или прижаться. Николай упивался ее прерывистым дыханием, понимая, что девушке хорошо, не спешил.