Потянул лист к себе:
— Это мне деточка.
— Вам?… Ах, да. Давайте подпишу.
— Даа? Ну, ну.
Она подписала, чем вовсе озадачила. Но Семеновский промолчал. Свернул лист:
— Разберемся.
— Я готова понести любое наказание…
— Я понял.
— Мне больше не место…
— И это понял.
Лена уставилась на него: может, она чего-то не поняла?
— Идите отдыхать, Елена Владимировна. Разберемся, — улыбнулся ей, как тяжелобольной. — А может в санбат? Не контузило? — позаботился.
— Нет, — ухо пощупала. — Не болит почти.
— Все равно — отдыхать, — сунул свернутый лист в планшет и встал. — Спокойной ночи.
Семеновский ушел, а она долго еще сидела, раздумывая над его странным поведением. И спать легла — глаза от усталости слипались.
Николай на рассвете вернулся. Только на крыльцо взбежал — политрук окликнул:
— Николай Иванович?
— Да? — обернулся.
— Как там, в штабе?
— Замечательно, — заверил.
Политрук все равно стоит, не уходит, ждет словно чего-то.
Николай понял, что разговор не исчерпан и нехотя к Семеновскому спустился.
— Отделению благодарность, нам, понятно тоже, ну, а фашистам, что заслужили. Думаю, составы с техникой уже благополучно догорают.
— Прекрасно, — покивал и камешек у крыльца попинал.
— Что-нибудь еще?
— А ты к жене спешишь?
Николай понял, что переход на «ты» чреват какой-нибудь отвратительной новостью. Сел на ступени:
— Что у нас?
— У нас нормально, — заверил, рядом присаживаясь. — У тебя, Николай, откровенно хреново.
— Пояснения будут? — насторожился.
Семеновский молча достал рапорт Саниной и подал майору.
Мужчина прочел и затылок огладил: мамочка моя! Что ж ты делаешь, Леночка?
Губы пожевал, вопросительно на политрука глядя. Тот папиросы достал и демонстративно отвернулся. Николай понял — зажигалкой щелкнул и огонек к бумаге поднес. Вспыхнула — пара секунд — только пепел по двору полетел. Поднес Семеновскому к папироске, сам закурил.
— Ребенок она.
Политрук кивнул.
— Потому и показал тебе. Только вот что, Коля, для ее же блага ей нужно повзрослеть. Иначе загремит твоя жена под трибунал, потом штрафбат. А там не только разжалованные, там уголовники, Коля. Порвут ее прямо в окопе. Если в предвариловке не порвут.
У Николая лицо судорогой свело.
— Я понял.
Семеновский кивнул опять, вздохнул:
— Наивная она у тебя, чистая. А мир, Коля, жесток, не для таких как она делан. Задавит он ее, затопчет, а не поймет.
— Мы все продукты этого мира.
— Да, только смотрим на него реально, иллюзий не питая. Так проще с ним ужиться.
— Я все понял, Владимир Савельевич. И… спасибо.
Мужчина похлопал его по плечу и пошел к себе.
Николай разделся, лег к Лене и попытался ее к себе развернуть, она тут же проснулась и попыталась до подбородка укрыться — так и стеснялась его. Посмеялся бы, но не сейчас.
— Лена-а? Ты знаешь, кем был твой брат, кто твой дядя?
Девушка совершенно проснулась от такого вопроса. Подперла щеку кулачком, чтобы лучше Николая видеть, нахмурилась озадаченно.
— Это ты к чему?
— К рапорту, — не стал тянуть.
— Таак, — сообразила. — И что? Я совершила преступление, халатность…
— Какую? — спросил сухо. — Есть "допустимые боевые потери" — так называемые "безвозвратные санитарные". То, что произошло, относится к ним.
— Ты знаешь, что произошло? Он шел по минному полю впереди нас! А должна была идти я! Командир!
"И подорваться", — во все глаза смотрел на нее.
— Какой я командир после этого?!
— Какой?! — схватил и перевернул на спину, навис. — Хороший, — процедил. — Вы ушли впятером и впятером пришли. Использовала местного жителя — молодец. Он погиб? Ты причем?!
Лена уставилась на него: серьезно не понимает? Шутит?
— Пойми, ты ни в чем не виновата. Погиб ребенок, очень жалко, но ты в этом не виновата. Твой долг выполнить задание любой ценой, сохранить бойцов по максимуму. Это ты сделала. Остальное… Сантименты, Лена. Твой рапорт — дорога в трибунал, а потом штрафбат. В лучшем случае — пятьдесят процентов — отбросы общества, зеки. Ты знаешь, что может случиться с женщиной в обществе уркаганов?
Девушка побледнела, накрыла рукой глаза:
— Значит, я должна молчать?
— Да. Да! Ты выполнила поставленную задачу. Начальство интересует только это, остальное — твое желание нажить неприятности. Не больше.
— Но я виновата, из-за меня погиб ребенок.
Николай вздохнул, лег и уставился в потолок:
— Это называется "кладбище командиров". У каждого из нас свое личное кладбище, — прозвучало это глухо и скорбно. Теперь Лена нависла над ним:
— Ты о тех, кого не вывел тогда?
— Не только, — погладил ее по щеке. — Нам ставят задачу, мы ее выполняем, но это приводит к неизбежным потерям. Если они минимальны — радуйся. У меня больше батальона за спиной, и каждого в лицо помню, никого не забуду. Виноват? Нет, потому что мы здесь, а не под Москвой, потому что фашисты выдыхаются, потому что не оставлены, а освобождены города и села. Значит я прав, значит, мои бойцы погибли не зря. Больно, когда погибает ребенок, но поверь мне, он тоже погиб не зря. Вспомни, сколько техники было на станции? Вы принесли эти сведения и составы сейчас уже уничтожены. А это значит, что лишние десять, двадцать танков не выстрелят, значит, не погибнет десять, двадцать солдат, значит, будет пусть на двадцать, но меньше похоронок. Одна жизнь, да ребенка и итог — жизнь многих бойцов, плюс ослабление немцев на этом участке фронта. Это армия, Леночка, это война. Оттого что ты берешь на себя несуществующую вину, легче никому не будет, а вот тяжелее — да. Вместо того чтобы действительно помогать, действительно воевать, ты бы тупо погибла. И я за тобой. Я бы просто набил морду полковнику и пошел под трибунал следом. И никто бы никогда не понял, почему я это сделал.
— Значит, я уничтожила троих, — прошептала, цепенея от безвыходности ситуации.
— Или четверых, — положил руку на ее живот.
Лена побледнела, вскочила и оказалась снова на постели в объятьях мужчины:
— Куда?
— За рапортом.
— Его уже нет, — заверил. — На будущее — максимально избегай докладных, рапортов и всего, что так или иначе может навредить тебе и окружающим. Научись просчитывать ситуации, говорить не говоря. Я все понимаю, Леночка, ты женщина, тебя в принципе не должно быть на войне, как ее в принципе не должно быть. Но мы имеем, что имеем. И надо с этим как-то жить.
Дни летели, отщелкивались, как шелуха с семечек.
Приехал корреспондент и журналист, расспрашивал, посматривал, фотографировал. Ему с удовольствием позировали, с не меньшей искренностью отвечали на вопросы и все старались задать свои.
Николай попросил снять его с женой и обязательно выслать фото, что ему клятвенно пообещали.
Потом был концерт. Комбата вызвали общим «просим», зная, что он умело обращается с гитарой и неплохо поет. И он спел вроде бы для всех, но смотрел только на Лену, и она видела и слышала только его.
После неделю батальон гудел в воспоминаниях. Санину вынесли благодарность "за отличное понимание политического момента" — попросту за правильный прием столичных гостей и выдачи им правильной информации. Вышла отличная статья про один из батальонов передовой, с фотографиями бравых солдат. Газету передавали из рук в руки, зачитали до дыр, но даже тогда не пустили на самокрутки.