Ему объяснили, что центрифуга работает от того же источника электропитания, что и освещение, поэтому выключить ее можно только вместе со светом. А камеры в лабораториях не приспособлены для съемки в инфракрасном диапазоне. Старки все понимал. Ведь еще какие-нибудь ублюдки могли заявиться из Вашингтона, чтобы посмотреть на труп лауреата Нобелевской премии, лежащий в четырехстах футах под землей, меньше чем в миле отсюда. Если выключим центрифугу, выключим и профессора. Элементарно. Дочь назвала бы такую ситуацию «Уловка-22».
Он принял еще одну таблетку и посмотрел на монитор номер два. Картинка на нем нравилась ему меньше всего. Да и кому мог понравиться человек, упавший лицом в миску супа? Представьте себе, к вам подходят и говорят: Ты проведешь вечность, уткнувшись мордой в миску супа. Это как старый киношный комический трюк, когда тортом запускают кому-то в физиономию: ничуть не смешно, если этот кто-то – ты сам.
Монитор номер два показывал столовую проекта «Синева». Все произошло аккурат между сменами, поэтому народу в ней было немного. Старки полагал, что для сотрудников проекта не имело особого значения, где они умерли – в столовой, или в своих комнатах, или в лабораториях. И все-таки этот человек с лицом в супе…
Мужчина и женщина в синих комбинезонах лежали у автомата со сладостями. Мужчина в белом комбинезоне – у музыкального автомата «Сиберг». Девять мужчин и четырнадцать женщин умерли за столиками. У одних голова соседствовала с пирожным «Твинкис», у других – с лужей колы или спрайта, выплеснувшихся из бумажных стаканчиков, которые смяли руки покойников. Но человеку – в нем потом опознают доктора Фрэнка Д. Брюса – за вторым столиком, ближе к двери, совсем уж не повезло. Его лицо уткнулось в миску супа «Кэмпбелл» с кусочками говяжьей вырезки.
Монитор номер один показывал только электронные часы. До тринадцатого июня все цифры на них были зеленого цвета. Теперь они стали ярко-красными. На часах застыло: 13.06.90 02.37.16.
Тринадцатое июня тысяча девятьсот девяностого года. Два часа тридцать семь минут. И еще шестнадцать секунд.
За спиной коротко звякнуло.
Старки один за другим выключил мониторы и обернулся. Увидел, что один из желтых листов лежит на полу, и поднял его.
– Войдите.
В дверях появился Крайтон. Очень серьезный и бледный как мел.
«Опять плохие новости, – невозмутимо подумал Старки. – Кто-нибудь еще совершил затяжной прыжок в миску холодного супа с кусочками вырезки».
– Привет, Лен, – спокойно поздоровался он.
Лен Крайтон кивнул в ответ:
– Билли. Эти… Боже, я не знаю, как тебе об этом сказать.
– Я думаю, по одному слову за раз – наилучший вариант, солдат.
– Эти люди, которые переносили тело Кэмпиона, проходят предварительное обследование в Атланте, и новости неутешительные.
– Все заражены?
– По крайней мере пятеро. Есть там один парень – его зовут Стюарт Редман, – так вот, у него пока отрицательная реакция. Но, насколько нам известно, и у Кэмпиона первые пятьдесят часов реакция оставалась отрицательной.
– Если бы Кэмпион не сбежал, – вздохнул Старки. – Там оказалась хреновая система безопасности, Лен. На редкость хреновая.
Крайтон кивнул.
– Продолжай.
– В Арнетте введен карантин. Мы уже изолировали как минимум шестнадцать человек, зараженных постоянно мутирующим вирусом гриппа А-прайм. И это только те, у кого проявились явные симптомы.
– Средства массовой информации?
– Пока все тихо. Они верят в то, что это сибирская язва.
– Что еще?
– Одна очень серьезная проблема. Джозеф Роберт Брентвуд, патрульный дорожной полиции Техаса. Его двоюродному брату принадлежит та самая заправка, где Кэмпион закончил свое путешествие. Он заехал вчера утром к Хэпскомбу, чтобы предупредить, что приезжают люди из департамента здравоохранения. Мы задержали его три часа назад, и сейчас он на пути в Атланту. Но до этого Брентвуд объехал на патрульной машине половину восточного Техаса. Одному Богу известно, со сколькими людьми он вступил в контакт за это время.
– Черт! – выдохнул Старки – и сам испугался водянистой слабости своего голоса и холодка, который зародился где-то в яйцах и теперь подбирался к животу. «Расчетная вероятность заражения девяносто девять целых четыре десятых процента», – подумал он. Эта фраза вертелась и вертелась у него в голове. И означала, в свою очередь, девяносто девять целых четыре десятых процента летальных исходов, поскольку человеческий организм не мог производить антитела, способные уничтожить постоянно мутирующий вирус. Как только нужные антитела появлялись, вирус просто мутировал и переходил в новую, слегка отличную от предыдущей форму. По этой же причине практически не представлялось возможным и создание вакцины.