— Хорошо, — сказал Арон Маркович, — я постараюсь устроить вас счетоводом.
— При чем здесь счетовод?
— Вы же сами хотели быть бухгалтером. Вы только что сказали мне об этом.
— Мало ли что я сказал! А что, если я попрошу у вас должность президента Боливии?
— Трудновато, но, может быть, выхлопочу.
— Вы прекрасный человек, Арон.
— Я знаю…
— Вы негодяй.
— Это я тоже знаю. Когда вы едете?
— Никогда.
— Поедете, Кока. Иначе ваша теория страдания слишком резко разойдется с практикой жизни.
Это было больное место Коки. Он считал, что главный стержень искусства — страдание. Радость вызывает смех, страдание — слезы. Радость и благоденствие порождают хорошее настроение, страдание создает Достоевского, Баха, Стендаля, Хемингуэя. К этой своей теории скрипач относился трепетно и отстаивал ее в жарких спорах до последней возможности.
— Кто-то звонит, — сказал Арон Маркович испуганно. Он с детских лет боялся звонков в дверь…
— Это из прачечной.
— Я открою.
— Спасибо.
Арон Маркович подошел к двери и спросил:
— Кто там?
— Слесарь.
— Слесарь! — крикнул Арон Маркович. — Вы просили слесаря, Кока?
— Нет.
— А что вам надо, слесарь? — спросил Арон Маркович, все еще не открывая двери.
— Проверка. Если вы заняты, я попозже зайду.
— Он зайдет попозже, Кока.
— Откройте же дверь, Арон, это неудобно, там человек стоит.
— А что вы будете проверять, слесарь?
— Трубы…
Арон Маркович открыл дверь. На пороге стоял Сударь. Он осторожно переступил порог, судорожно вздохнул и сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Мне бы кухню посмотреть. Только если вы заняты, я могу попозже.
Кока крикнул из комнаты:
— Вы надолго?
— Минут десять.
— Тогда пожалуйста.
Арон Маркович неотступно следовал за Сударем.
Кока достал из футляра скрипку и стал играть Брамса, расхаживая по комнате. Слесарь начал стучать чем-то металлическим, и Кока поморщился, потому что металлические звуки ложились на Брамса и делали музыку страшной — словно из фильма кошмаров. Кока перестал играть и крикнул:
— Арон, где вы?
— Мы на кухне.
— Идите сюда!
Администратор вошел в комнату.
— Поезжайте и заказывайте билет на завтра, — сказал Кока, — и одновременно закажите на Симферополь, я из Томска улечу работать в деревню. К морю.
— Я же знал. Вы добрая и обязательная умница.
— Когда вы вернетесь?
— Через час.
— Хорошо. Я пока поработаю.
Арон Маркович улыбнулся, посмотрел на Коку своими близорукими глазами, тронул Коку за плечо и, ступая на цыпочках, пошел к двери. Кока снова начал играть Брамса. Дверь хлопнула, Арон Маркович ушел. В квартире остались два человека: скрипач и убийца.
Плохо с Ленькой
К оперативному дежурному по управлению позвонил следователь из прокуратуры.
— Послушайте, — сказал он, — я второй день ищу Садчикова или кого-нибудь из его группы.
— Они все на происшествии.
— Я понимаю. С делом я ознакомился, я ж к их делу подключен.
— Ясно.
— Вам ясно, а мне не совсем. Вы знакомы со всеми обстоятельствами?
— Знаком.
— У меня тут один щекотливый вопрос. То вы нам покоя не даете, требуете постановление на арест, а то — в данном случае — преступник разгуливает на свободе и даже, видите ли, экзамены сдает.
— Это вы о ком?
— О Самсонове.
— Так он же мальчишка.
— Семнадцать лет — мальчишка? Я в семнадцать лет руководил раскулачиванием, дорогой товарищ… Очень это все мне странно. Папашу ответственного боитесь, что ли? Брать его надо, этого сыночка. Барчук, зажрался, на уголовщину потянуло, нервы пощекотать… Не понимаю я вас, товарищи дорогие, не понимаю…
— Это что, Садчикову передать?
— Да уж, конечно, не скрывайте.
— Ладно. Передам. У вас все?
— Вообще-то да. Вот только, может быть, у вас там парочка билетов на завтрашний «Спартак» осталась? Я тут с ног сбился…
— Присылайте кого-нибудь, у нас еще есть.
— Ну спасибо большое. Счастливо вам. Сейчас пришлю. Пока.
— Пока.
Дежурный вздохнул и полез за папиросами.
«Жаль мальчишку, — подумал, закуривая. — Кто в камере ночь посидел, у того седина на год раньше появится. Эх, глупость людская!»
Администратор волнуется
Арон Маркович стоял на троллейбусной остановке и чувствовал, как в нем росла непонятная тревога. Он не мог понять, отчего это происходило. Сев в пятый троллейбус, который шел к центру, он подумал: «Это, верно, к сердечной спазме. Погода меняется».
Устроившись у окна, Арон Маркович откинулся на спинку жесткого сиденья и положил ногу на ногу. Закрыл глаза и потер веки. И вдруг с поразительной четкостью, словно на линогравюре, увидел лицо человека. Оно было зеленым из-за того, что он тер веки. Зеленым, четким и жутким.
«Кто это?! — ужаснулся Арон Маркович. — Какой ужас, боже мой!»
Он открыл глаза и сразу же вспомнил, что лицо это принадлежало слесарю, который пришел к Коке.
— Остановите троллейбус! — крикнул Арон Маркович и побежал к выходу, расталкивая пассажиров острыми локтями. — Товарищ водитель, остановите машину, товарищ водитель!
— Вы что, гражданин, — сказал водитель, не оборачиваясь. — Как же я остановлю троллейбус, если остановки нет?
— Послушайте, меня надо выпустить, мне надо немедленно вернуться!
— Да не кричите вы! — рассердился водитель. — Будет остановка — и выйдете. Нечего панику пороть. Не на пожар!
— Какой вы черствый человек, — сказал Арон Маркович, — а там за это время может случиться ужас!
«А может быть, это я оттого, что меняется погода? — снова подумал Арон Маркович. — Может быть, я сам себя пугаю?»
Но он все время видел лицо слесаря, его пустые, совершенно белые глаза без зрачков и длинные руки, чуть не до колен.
Когда троллейбус остановился, Арон Маркович выскочил на тротуар и побежал к стоянке такси. Там была очередь.
— Товарищи! — взмолился он. — Я умоляю вас, дайте мне такси!
— А пряника хотите? — спросил парень в спортивном свитере.
— Как вам не совестно, как?! — сказал Арон Маркович. — Люди, скажите, чтобы он пустил меня в машину! Может произойти преступление, если я не вернусь к нему!
— Куда? К кому? — посыпалось со всех сторон.
— К Коке!
Парень в свитере засмеялся:
— Ничего с вашим Кокой не будет.
Остановилось такси. Парень открыл переднюю дверь и сел рядом с шофером. Тогда Арон Маркович сел на заднее сиденье и сказал:
— Я из такси не уйду.
— Гражданин, — попросил шофер, — выйдите по-хорошему.
— Нет.
— Папаша, ты что, белены объелся? — спросил парень.
— Я из машины не выйду.
Люди в очереди стали говорить:
— Смотрите, он весь белый, этот старик.
— Ему плохо!
— Пустите его, молодой человек!
— Как вам не совестно, юноша!
Парень обернулся и спросил:
— Куда вам?
— Здесь рядом, на площади.
— Подвезите его, — сказал парень, — а то он трехнутый какой-то.
В Тарасовке
Футболист Алик кончил шнуровать свои новые чешские бутсы и, встав с лавки, принялся неторопливо и сосредоточенно разминаться. В минуты, предшествовавшие матчу, он отключался от всего его окружающего и думал только об одном — о том, как через пятнадцать минут на поле начнется игра.
В коридоре что-то кричали. Доносились слова: «Ганкин Витька сгорел! Сгорел! Ганкин! Витька!», «Да что ты говоришь?»
Алик сначала не хотел думать об этих словах, ему сейчас важно было как следует размяться, чтобы выйти на поле подтянутым, чтобы тело было послушным его воле, чтобы дыхание установилось заранее — четкое и ритмичное.
«Витька сгорел! Ганкин-то сгорел!»