Странное это было чувство. После того, как пал Утес, его дух выветривался несколько лет. Первое время он еще тревожил память Осени, воскрешая перед глазами привычный облик грозного воителя, но ассоциация с прежним владельцем гарема угасла на удивление быстро, и вскоре его запах стал восприниматься просто как еще одна ароматическая нота самого гарема. Как легкий оттенок сырости в купальнях, как чуть грибной запашок подвала, как вечный травяной дурман в комнате Солнышка… А вот с Сумраком было все наоборот. Он оставил о себе так мало физических свидетельств, почти что не наложив видимого отпечатка на место, приютившее его, однако все здесь необъяснимо продолжало напоминать о нем. И Осень вдруг поймала себя на мысли, будто бы она сейчас с недоумением разглядывает какую-то давно знакомую ей картину, с которой странным образом исчез центральный персонаж…
Самка вздрогнула. Затем быстро развернулась и решительным шагом отправилась обратно в зал. Вновь открыв алтарь, она извлекла фигурку Черного Воина из ниши и поставила рядом с изображениями богинь.
— Ты как тут? — Греза неслышно пробралась в комнату. Джет сидел на ложе, забравшись на него с ногами, и мастерил новое тренировочное копье. Прорва перед уходом выдала ему наконечник и кожаную тесьму, а древко он подобрал сам, срубив где-то в саду молодое деревце.
— Я в порядке, сестра, — с несвойственной для себя странной сдержанностью отозвался юнец. — Тебя Старшая наругает, она ведь говорила…
— Да мало ли, что она говорила, — фыркнула самка, пересекая комнату и присаживаясь на край постели. — Ее все равно сейчас нет, а остальные не сдадут. Как твои раны?
— Не беспокойся, я в порядке, Солнышко мне мазь дала…
— Хочешь поговорить?
— О чем?
— Ты знаешь…
— Сестра, — Джет отложил, наконец, копье, и устремил на Грезу долгий тоскливый взор. — Я не хотел, чтобы ты знала. Ты не должна была знать. Никто не должен был… Я ведь не для этого пришел… Но Старшая была так добра ко мне… Я сам не понимаю, как так получилось, что я ей рассказал. Я потом просил ее молчать, да все бесполезно. Не представляю, что ты теперь чувствуешь… Прости.
Качнув головой, Греза слабо улыбнулась, придвинулась к брату и взяла его за руки.
— Тебе не за что извиняться, — возразила она. — Было бы неправильно, если бы я так и не узнала. И еще хуже, если бы ты вернулся туда.
— Мое отсутствие уже явно заметили, — вздохнул молодой самец. — Что подумает Великая? Она ведь обо всем догадается…
— Тебе есть до этого дело?
— Вы отразили нападение, но может последовать новое. Не мне тебе рассказывать, насколько Великая упорна. А предупредить будет уже некому. Я еще и поэтому должен был терпеть и быть при ней… Тем более, отец со дня на день возвращается. Немного потерпеть-то оставалось… — тут Джет совсем сник. Греза нахмурилась и требовательно тряхнула брата за плечо.
— Прекрати глупости сочинять, слышишь? Прорва пообещала взять дело в свои руки. Думаю, она нашла какую-то лазейку в законе, чтобы оградить нас от дальнейших нападок. Сегодня вечером она снова пойдет разговаривать к матери. Не знаю, о чем они будут говорить, но я верю, что все образуется. И ты верь. И еще… Джет, я все равно должна была такие вещи знать. Не думай, что для меня теперь мир рухнул. Мать все равно останется мне матерью, этого не отнять, какой бы прогнившей ни была ее суть. Одно мне больно: наверняка ведь она мучила тебя, из-за того, что знала, как ты мне дорог…
— А вот сейчас уже ты ерунду говоришь, — грустно усмехнувшись, перебил сестру юнец. — Она наоборот хотела оказать мне честь — уж не знаю, чем я только заслужил. Понравился я ей…
— Просто ты очень хороший, — погладив гриву Джета, сказала Греза. — А хорошие всегда страдают по чужой вине.
Столетние древа широко раскинули свои величественные кроны, сокрыв глубины сада от остывающих лучшей алой вечерней зари. В ветвях щебетали пернатые твари, оживившиеся после дневной жары. Издалека раздавались приглушенные голоса и мерные удары тренировочных копий молодняка — истинная услада для слуха любой состоявшейся в жизни самки. А по дорожкам то и дело пробегали младшие детеныши, с испугом и недоверием косясь на явившуюся без приглашения чужачку. Что и говорить, достойное у Желанной и Пепла было хозяйство… Виделись многие вложенные в него труды, многие связанные с ним заботы… И тем более невероятными и мерзкими казались некоторые из хранимых здесь секретов.
В глубине сада было тихо и прохладно. Великая Мать восседала в окружении остальных Матриархов под летним навесом, увитым узловатыми лианами, и предавалась любимым пространным рассуждениям о политике и мировой обстановке. Присутствующие откровенно скучали, но из почтения слушали и время от времени согласно покачивали головами. Еще бы, кого попало на эти «собрания» не приглашали, подобную милость нужно было заслужить!
Прорву согласились сопроводить сюда только под конвоем, но иного дочь Свободы и не ожидала, потому отнеслась спокойно и не стала обвинять подневольных младших самочек, вынужденных выполнять сейчас роль стражи, в негостеприимстве. При виде Главы совета, ставшей для Желанной уже ненавистней всех остальных врагов, как каждого по отдельности, так и вместе взятых, Великая резко осеклась и даже слегка подскочила на месте. Только присутствие многочисленных подданных удержало ее от желания вцепиться данной особе в глотку. Подумать только, Прорва еще и наглость имела заявиться после того, что случилось…
— Живи и здравствуй долгие годы, Великая Мать! — дочь Свободы остановилась на почтительном расстоянии и отвесила низкий поклон.
— Чего ты хочешь, почтенная Глава? Перед Советом я чиста, а лично с тобой никаких дел иметь не желаю, — холодно проговорила дочь Баталии.
— Совет не имеет претензий, — заверила Прорва, по-прежнему не сходя с места. — Я пришла решить наш спор миром.
— Я приемлю только один вариант мирного решения, — отрезала Желанная: — ты перестаешь поддерживать блажь Грезы и способствуешь ее возвращению ко мне. Тогда и только тогда я оставлю в покое тебя, твоего самца и твои земли.
— Ошибаешься, Великая, есть еще один вариант… И тебе лучше бы узнать о нем, прежде чем говорить столь категорично…
— Так ты вздумала мне угрожать? — внезапно взревела Желанная, все-таки начиная терять самообладание, однако Прорва осталась спокойной, проговорив:
— К чему эти крики и подозрения, почтенная? Ты видишь: я пришла одна и без оружия. Я просто прошу меня выслушать и принять… Верное решение.
Великая мать злобно клацнула жвалами, но, тем не менее, заставила себя воздержаться от просящихся наружу оскорблений и сесть на место.
— Хорошо, говори, — прошипела она сквозь зубы.
— Прикажи для начала посторонним нас оставить, — невозмутимо ответила Прорва. — Поверь, ты сама не захочешь свидетелей данному разговору.
На этих словах Великая Мать заметно напряглась и неожиданно без канители спровадила остальных самок подальше, после чего вновь недобро обратилась к посетительнице:
— Говори, дочь Свободы, но помни, что любые слова могут повлечь за собой ответственность.
— Как и любые поступки, — туманно отозвалась Прорва, подходя ближе. — Скажи, Великая Мать, все ли отпрыски славного Пепла сейчас на месте, там, где им следует находиться?
— Разумеется! — не понимая еще, к чему клонит неприятная гостья, рыкнула Желанная.
— И старшие юнцы в лагерях?
— Естественно, что за глупые вопросы! — тут интонация Матриарха уже выдала слабое волнение, но самка явно не собиралась раньше времени сдаваться.
— А как ты тогда объяснишь, что в мой дом пришел малек с весьма характерными отметинами и твоим запахом на шкуре? — хитро прищурившись и понизив голос, осведомилась Прорва и придвинулась еще сильнее, слегка нависнув над остолбеневшей Желанной.
— Не понимаю, о чем ты… — начала было Великая Мать и попыталась встать, но тут собеседница глухо зарычала и опустила тяжелую руку на ее плечо.