«О, прекрати скулить, ты, чертов маменькин сынок».
— Привет, мам, — окликнул он ее.
Она слегка вздрогнула, но не повернулась к нему.
— Итак, Ларри. Ты нашел путь наверх.
— Конечно. — Он переминался с ноги на ногу. — Я хочу извиниться. Я должен был позвонить тебе вчера вечером…
— Да. Мысль неплохая.
— Я был у Бадди. Мы… э… прогуливались. Бродили по городу.
— Я так и думала. Это или что-нибудь подобное. — Она пододвинула ногой маленькую табуретку, забралась на нее и начала пересчитывать банки с мастикой на самой верхней полке, слегка касаясь каждой кончиками пальцев правой руки. Когда она потянулась к очередной банке, у нее приподнялось платье. Ларри увидел над коричневым краем ее чулок полоску белой дряблой плоти и отвел глаза, вдруг непроизвольно вспомнив, что случилось с третьим сыном Ноя, когда он взглянул на своего отца просто как на пьяного голого старика, развалившегося на тюфяке. С тех пор бедняга до конца своих дней оставался чернорабочим. Он и все его потомки. Вот откуда происходят нынешние молодежные бунты, сын мой. Хвала Всевышнему.
— Это все, что ты хотел мне сказать? — спросила мать, наконец-то повернувшись к нему.
— Ну я хотел сказать, где был, и извиниться. Я подло поступил, что забыл позвонить тебе.
— Да, — подтвердила она. — Но в твоем характере, Ларри, всегда были подлые черты. Ты думал, я забыла это?
Он вспыхнул.
— Мам, послушай…
— У тебя кровь. Тебе что, какая-то стриптизерша своей начиненной свинцом набедренной повязкой ободрала лоб? — Она снова повернулась к полкам и, сосчитав весь верхний ряд банок, сделала пометку в инвентарной книге. — Кто-то на прошлой неделе взял без разрешения две банки с мастикой, — сказала она. — Пройдохи.
— Я пришел просить прощения! — произнес Ларри очень громко. Она даже не вздрогнула. Зато его трясло. Немного.
— Да, ты уже говорил. Мистер Джоган сотрет нас в порошок, если эти проклятые банки не перестанут пропадать.
— Я не был в стриптиз-клубе и не ввязывался в пьяную драку. Ничего подобного. Просто… — Он запнулся.
Она обернулась, сардонически подняв брови. Ее лицо приняло хорошо ему известное выражение.
— Что просто?
— Ну… — Он не мог так быстро придумать убедительную ложь. — Это была… э… гм… кухонная лопаточка.
— Кто-то перепутал тебя с яичницей? Должно быть, веселую ночку вы провели с Бадди.
Он уже успел забыть, что ему с ней бесполезно тягаться. Так было и, вероятно, будет всегда.
— Это была девушка, мама. Она запустила в меня лопаткой.
— У нее чертовски меткая рука, — сказала Элис Андервуд и снова отвернулась. — Эта проклятая Консуэла опять спрятала бланки заявок. У нас никогда нет всего необходимого, но зато масса всякого ненужного хлама, с которым я не знала бы, что делать, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
— Ма, ты сердишься на меня?
Неожиданно она уронила руки и сгорбила плечи.
— Не сердись на меня, — прошептал он. — Не будешь? Ладно?
Она обернулась к нему, и он увидел неестественный блеск в ее глазах. Впрочем, подумал он, вполне естественный. Во всяком случае, флюоресцентные лампы здесь были явно ни при чем. И тут он снова услышал слова специалистки по оральной гигиене, звучащие как окончательный приговор: «Никакой ты не славный парень». Зачем было вообще спешить домой, если он так обходится с ней… и позволяет ей так обращаться с ним.
— Ларри, — проговорила она ласково. — Ларри, Ларри, Ларри.
На мгновение ему показалось, что она больше ничего не скажет, он даже позволил себе надеяться на это.
— И это все, что ты можешь сказать? «Не сердись на меня, мама, пожалуйста, не сердись на меня»? Я слышу тебя по радио и, хотя песня твоя мне не нравится, горжусь, что именно ты исполняешь ее. Люди спрашивают меня, действительно ли это мой сын, и я отвечаю: да, это Ларри. Я говорю им, что ты всегда умел петь. И это не ложь, верно?
Он подавленно кивнул, не доверяя своему голосу.
— Я рассказываю им, как еще в восьмом классе ты взял гитару Донни Робертса и целых полчаса играл лучше, чем он, хотя он брал уроки музыки со второго класса. Ты талантлив, Ларри, никому не нужно было убеждать меня в этом, и тебе меньше всех. Подозреваю, что ты и сам знал это, потому что это единственное, по поводу чего ты на моей памяти никогда не горевал. Потом ты уехал. И разве я когда-нибудь упрекала тебя за это? Нет. Молодые всегда уходят. Так уж устроен мир. Это естественно, хотя иногда и очень больно. Теперь ты вернулся. И разве кому-нибудь нужно объяснять мне почему? Нет. Ты вернулся, потому что — не важно, стала твоя песня хитом или нет — у тебя какие-то неприятности там, на Западном побережье.