В конце концов, не в силах больше думать о возможности такого исхода, он с трудом поднялся на ноги и поплелся обратно к дороге, борясь с накатывающими волнами слабости и головокружения, старавшимися вновь уложить его на песок. На вершине холма он с тревогой вгляделся в гладкую равнину, простиравшуюся внизу, поросшую юккой, перекати-полем и чертополохом. Воздух застрял у него в глотке, а потом вырвался наружу вздохом, по звуку похожим на распарываемую гвоздем ткань.
Она была там.
Цибола, древняя сказка, которую искали многие, а нашел Мусорщик!
Далеко в пустыне, окруженная голубыми горами, сама голубая в дымке разделяющего их пространства, со своими башнями и улицами, сверкавшими при свете дня. Там были пальмы… он видел пальмы… и движение… и воду!
— О-о, Цибола… — простонал он и поплелся обратно к тени пикапа. Цибола была дальше, чем казалась, теперь он знал это. Вечером, когда Божий фонарь уберется с неба, он пойдет туда, он будет идти, как не ходил еще никогда в жизни. Он дойдет до Циболы и первым делом сунет голову в первый же фонтан на своем пути. Потом он отыщет его, человека, который приказал ему прийти сюда. Человека, который протащил его через долины и горы и в конце концов завел в пустыню — и Мусорщик справился с этим всего за один месяц, несмотря на страшно обожженную руку.
Он тот, кто он ЕСТЬ, — темный человек, варвар. Он ждал Мусорщика в Циболе, и ему принадлежали армии ночи, ему принадлежали бледные всадники смерти, которые хлынут с запада и устремятся прямо к лику восходящего солнца. Они придут с ревом, ухмыляясь и воняя потом и порохом. Будут вопли, но Мусорщика мало заботили вопли, будут насилие и порабощение, что волновало его еще меньше, будут убийства и что-то еще вовсе нереальное, и…
…И будет Великий Поджог.
А вот это здорово заботило его. В снах темный человек приходил к нему, и простирал руки с какого-то высокого места, и показывал Мусорщику страну в огне. Города взрывались как бомбы. Засеянные поля полыхали огнем. Реки в Чикаго, Питсбурге, Детройте и Бирмингеме сверкали от разлившейся нефти. И темный человек говорил ему очень простую вещь в снах, то, что заставляло его упорно бежать вперед: «Ты займешь высокое место в моей артиллерии. Ты тот, кто мне нужен».
Он перевернулся на бок, щеки и ресницы саднило от песка. Он терял надежду — да, с тех самых пор, когда от его велосипеда отвалилось колесо, он начал терять надежду. Казалось, Бог — Бог шерифов-отцеубийц, Бог Карли Йейтса — все же был сильнее темного человека. И все-таки он сохранял свою веру. И наконец, когда уже казалось, что солнце спалит его в пустыне, прежде чем он доберется до Циболы, где ждет темный человек, он увидел ее далеко внизу, дремлющую на солнцепеке.
— Цибола! — прошептал он и заснул.
Первый сон посетил его в Гэри, примерно месяц назад, когда он обжег себе руку. Той ночью он заснул с уверенностью, что умрет; никто не может, обгорев так, как он, остаться в живых. В мозгу билась одна фраза: «Огнем живешь, от огня и умрешь. Им живешь, от него и умрешь».
В маленьком городском парке ему отказали ноги, и он упал; левая рука откинулась в сторону, как мертвое существо, рукав рубашки истлел. Боль была чудовищной, невыносимой. Он никогда не подозревал, что на свете может существовать такая боль. Он радостно перебегал от одной цистерны с нефтью к другой, ставя на них примитивные взрывные устройства — каждое состояло из стальной трубки, где легковоспламеняющаяся керосиновая смесь отделялась от маленькой лужицы кислоты стальной перегородкой. Он заталкивал эти устройства в выводные трубы наверху цистерн. Он рассчитывал, что, как только кислота разъест стальную перегородку, керосин загорится, и цистерны взорвутся. Он намеревался добраться до западной стороны Гэри, к узловой развязке дорог, ведущих к Чикаго и Милуоки, прежде чем раздастся взрыв. Ему хотелось целиком увидеть грандиозное зрелище того, как весь этот грязный городишко полыхнет пожаром.
Но или он ошибся, устанавливая последнее устройство, или просто неудачно сделал его. Оно взорвалось, когда он отворачивал гаечным ключом болты на крышке трубы. Сверкнула ослепительная белая вспышка, и горящий керосин вырвался из трубки, опалив его левую руку огнем. То была не безобидная огненная перчатка от начинки зажигалки, которую, встряхнув в воздухе рукой, можно загасить, как большую спичку. То была нестерпимая боль, словно рука погрузилась в огнедышащий вулкан.