— Племянник моего мужа очень хотел быть здесь, чтобы встретить вас, — сказала Дина, удовлетворенно глядя на племянницу. — Но он занят в лавке и не смог прийти.
— Мы жаждем увидеться с ним так же сильно, как и он сам этого желает, — сказала Ракель, заработав свирепый взгляд матери.
Жилберта уложили в прохладной, просторной комнате, а остальные с облегчением разошлись, чтобы смыть дорожную грязь и пыль и переодеться в чистую одежду.
Госпоже Эликсенде не дали такой возможности. Как только она, вся в дорожной ныли и измученная жарой, вошла в монастырь Святой Девы в Таррагоне, ее сразу же вызвали в кабинет матери-настоятельницы.
— Моя дорогая Эликсенда, я никогда не думала, что вы способны сделать нечто подобное. — Пожилая женщина строго посмотрела на коленопреклоненную аббатису и покачала головой.
— Да, мать-настоятельница, — ответила аббатиса монастыря Святого Даниила. — Я совершила большую ошибку.
— Нет. Это бы меня не удивило. Мы все можем ошибаться. Но, Эликсенда, меня удивило, что вы — самая умная изо всех моих монахинь — повели себя так глупо. Вы же знаете, что зло можно искупить. И все это понимают. Но теперь придется исправлять последствия вашей глупости. И это может оказаться весьма непростой задачей.
— Я готова сделать все, что для этого нужно, мать-настоятельница.
— Вы опоздали, — язвительно бросила настоятельница и принялась ходить взад-вперед по комнате. — Я сожалею о том, что вы сразу же не послали сюда Агнет, а ждали так долго. Вы должны понимать, что теперь все будут думать, что вы силой вынудили отправить ее.
— Теперь я это понимаю, мать-настоятельница. Мне хотелось иметь достаточно времени, чтобы внимательно рассмотреть обвинения против нее, — сказала Эликсенда. — Даже несмотря на то, что она сама свидетельствовала против себя, я не могла поверить, что она была вовлечена в предательство.
— Его Величество сам рассмотрел все обвинения и остался удовлетворен. Этого недостаточно?
— И, кроме того, я боялась, что, если бы ее послали в Таррагону без вооруженного сопровождения, ее семья сумела бы освободить ее. А семья Агнеты весьма многочисленна и обладает влиятельными друзьями.
— Для ордена и вашего монастыря было бы лучше, — заметила мать-настоятельница, — если бы вы подчинились приказу короля и епископа, а она сбежала. Вместо этого вы настроили против себя дона Видаля, который стал причиной гнева Его Величества. Дон Педро — щедрый и милосердный монарх, но все знают, сколь долго он помнит оскорбления, нанесенные его людям и его семье. Он способен на ужасную месть.
— Я полагала, что спасаю всех от большей неприятности, мать-настоятельница, — медленно произнесла Эликсенда. — Включая и себя. Основная причина всех моих неудач была медлительность. Теперь я это понимаю. Я была непослушна, медлительна и глупа. Я не достойна быть аббатисой, мать-настоятельница.
— Эту мысль оставьте при себе, Элиссенда. Жалость к себе — очень опасная форма гордыни. Встань, дочь моя, — сказала она, протягивая руку. — Подойди и сядь рядом. Помоги мне придумать, как успокоить архиепископа.
— А Агнет?
— Агнет теперь может помочь только Господь Бог, — заметила мать-настоятельница. — И, надеюсь, ты понимаешь, что ни от тебя, ни от меня ее судьба больше не зависит.
— Да, мать-настоятельница. Я всегда понимала это.
— Тогда, почему, если вы знали это… Но давайте не будем предаваться бесплодным взаимным обвинениям. Что сделано, то сделано, надо подумать, как можно исправить вред, причиненный вашими действиями и, действиями Агнет.
— Да, мать-настоятельница.
— Сейчас дон Санчо желает, чтобы вы переехали сюда и на вас наложили вечную епитимию.
Эликсенда побледнела.
— Епитимию? — повторила она. Только сейчас она поняла, что не готова услышать давно ожидаемые ею и теперь произнесенные вслух слова.
— Он понимает, что вы были непослушны, но не закоснели в грехе. Однако вам будет тяжело, Эликсенда.
— Я приму любые трудности, которые сочтет необходимым определить мне за мои грехи его преосвященство, мать-настоятельница, — тихо сказала она.