Америке пришлось бороться с Россией, а американским руководителям—со своим собственным народом. Мне сказали, что Киссинджер читает «Закат Европы» Шпенглера. Он восхищается этим философом, предвосхитившим нацизм. Как можно верить государственному деятелю, который не верит своему государству, своему народу, не верит в цивилизацию?
«Фигаро»
4 августа 1975 г.
Я просто задохнулся от фразы Жака Ширака, который отказывается признать за Плющом право на разоблачение преступлений против человечества, совершенных советским режимом. Плющ критикует не свою страну, он обвиняет лишь официальных убийц, процветающих в ней. Что же произошло? Может быть, из Москвы нашему премьер-министру позвонил и пригрозил расправой один из телохранителей злокозненного Брежнева? Или портье из советского посольства громыхнул кулаком по столу в отеле «Матиньон»[115]?
Вообще-то лишать слова Плюща, Солженицына, Максимова было бы во сто крат аморальнее, ибо в сверкающей и страшной правде, открываемой нам этими героями, начала пробуждаться совесть всего человечества. Я знаю, что это уже, наверное, слишком поздно. Советская Россия приступила к покорению планеты.
К покорению, которое ее саму и погубит, ибо управлять человечеством она не сможет, не сможет полностью и окончательно поработить человеческий дух. Трезвость свою мы обретем ценою бесчисленных страданий, лишь в тот самый момент, когда Запад исполнится наконец решимости умереть за свободу. И только тогда воспрянем. Когда в октябре 1967 года я написал статью о пятидесяти годах бедствий и геноцида, начало которым было положено Октябрьской революцией 1917 года, меня заклеймили как реакционера. Однако если мы и знаем теперь, что скрывается за фасадом, то это благодаря очевидцам, приезжавшим оттуда, голоса которых стали слышны, несмотря на столь прекрасно отлаженную советскую пропаганду и вопреки потерявшим человеческий облик политиканам вроде Ширака или этого ничтожества—Форда, что не осмелился принять Солженицына. Но Советская Россия рассчитала плохо. Она прикинула так: «Нате вам, всех ваших Плющей, ваших Солженицыных, ваших Синявских и Максимовых. Делайте с ними что хотите, вы, западники, презренные буржуа, мы этого не боимся. То, что вы думаете, нам безразлично, да вы к тому же и думать уже не умеете». Случилось чудо. Зазвучали сильные голоса, правда пробудила нас от сонного оцепенения. Мы всего лишь приоткрыли один глаз, приподнялись на одном локте. Рассвет только занимается. Сиюминутные политические страсти уже не вгонят нас в дрему. Трусость — дело неблаговидное. Господин Ширак должен бы это знать. И ради чего тогда, если он запрещает Плющу говорить, ради чего ополчился он на коммунистическую партию?
«Франс-суар»
19 февраля 1976 г.
«Манес Спербер[116], один из наиболее прозорливых мыслителей нашего времени, уже давно, еще в ту пору, когда об этом едва лишь можно было говорить и с трудом верить, указал на очевидность неизбежного противоречия, которое наблюдается в Советской России между практикой власти и теорией, на которую она претендует. Идеология, таким образом, стала, с одной стороны, абстрактной мифологией, а с другой—системой святой лжи» («Ахиллесова пята»).
Нам на Западе не нужно защищать какую-то определенную идеологию, но у нас есть идеалы, во имя которых мы защищаемся (правда, плохо) и которые являются смыслом нашей жизни: свобода, расцвет личности, культура. Но и этим идеалам у нас грозит в свой черед стать святой ложью. Для чего станут нужны тогда техника и материальный прогресс, то есть цивилизация в немецком понимании, если целью их не будет являться культура — искусство и знание. На Востоке, кажется, все поставлено на службу политической власти, но нельзя же заниматься политикой ради политики. Организация ради организации была бы абсурдна. Организация общества имеет иные цели. Я хочу сказать, что политическая власть должна подчиняться культуре. Почему американская интеллигенция противостоит власти? Потому что их политические деятели — это сплошь безграмотные люди или бизнесмены, потому что президентами Соединенных Штатов чаще всего оказываются люди невежественные. Почему духовная элита России противостоит советской власти? Потому что руководители их—изворотливые циники, безумно жаждущие власти и готовые на любые преступления, что-то вроде Амина Дада[117], только еще более изощренные.
У нас, в нашей стране, где целью прогресса как будто должна быть культура, министерство по делам куль-туры—это всего лишь маленький государственный секретариат, бюджет которого постоянно сокращают ввиду «более насущных проблем». Однако нет ничего более насущного, чем культура и духовность. Афины переживали упадок, когда Софокл писал свои трагедии, сделавшие Грецию бессмертной. Наши страны, наши общества, к счастью, пока еще не рушатся. Упадок переживает культура. Как будто сами руководители наши вознамерились ее уничтожить и даже делают для этого все возможное.
Общество без культуры—это общество без прошлого. Чудовищные прорабы грандиозных строек уже почти уничтожили архитектурное наследие французских городов и сел с благословения министров и глав государств. С XIX века архитектурных находок больше не было. Но до той поры новое в архитектуре умело всегда гармонично соединиться со старым. Говорят, в античные времена во всем Средиземноморье великолепие зданий помогало жить даже самым бедным. Не хлебом единым жив человек. Пища поистине насущная—это красота. Сегодня, забившись в свои функциональные обиталища, в эти свои новые хижины, люди погибают от пустой и вялой праздности, ибо не хватает им хлеба красоты.
Министерство образования само же и уничтожает суть образования, изгоняя из школьных программ классические гуманитарные дисциплины. Примерно так же, как и в Америке, где из лицейских программ изымается философия. Обучение философии всегда являлось гордостью и славой в среднем образовании Франции. Мы знали, что единственно философия способна дать универсальное представление о действительности и об окружающем нас мире. Без видения вещей в едином комплексе наш духовный мир становится ущербным и ограниченным, а сами мы—умственно неполноценными. Однако же, философская проблема причин и следствий, вопросы «почему» и «как» являются для человека первозданными и коренными: человек задает их себе с момента рождения и до самой смерти. Мы, должно быть, и сами на него не отвечаем, но мы постоянно пытаемся ответить на него, делая свою работу уже во-вторых. У нас хотят отобрать самое главное. В странах социалистических философии, пусть даже и догматической, все же учат, а это значит, что представители этих стран будут в дальнейшем и уже сейчас вооружены лучше жителей Запада в своих политических, дипломатических, экономических и технических отношениях с ними.
«Если, как это бытует в странах Востока, политическая власть будет командовать, что мне нужно писать, писать я уже не смогу»,— заявлял Андре Мальро. Но у нас другая крайность—писать пером и кистью, ставить балет, сочинять музыку, заниматься театром становится все труднее, если на вас давит диктатура массового спроса и денег. Я хочу сказать, что романы Ги де Кара[118] продаются во сто крат лучше, чем романы Натали Саррот или Алена Роб-Грийе. Однако подлинно стоящая литература—-это не Ги де Кар, а Ален Роб-Грийе и Натали Саррот. Поэмы Анри Мишо, Жана Тардьё, Боннфуа, Франсиса Понжа[119] известны, конечно
же, меньше, нежели слова песен, что с утра до вечера блеют по телевизору поющие кретины. И все же культура— это Мишо. Сегодня люди идут смотреть «Клетку для безумных женщин» и мадам Дорен[120], но не Поля Клоделя и не Беккета. Однако ни произведения м-м Дорен, ни «Клетка для безумных женщин» хорошим театром не являются. Бодлер, Верлен, Рембо оставались отверженными и неимущими, в то время как Беранже или Луи Дюпон буквально купались в деньгах и славе. Короче, все эти вещи прекрасно известны публике «культурной». И если я о них напоминаю, то это потому, что их просто не хотят знать, чудовищно сокращая субсидии на театры вообще и на те из них в частности, что именуются экспериментальными или «исследовательскими» и имеют такое же значение, как и научно- исследовательские лаборатории. Как сказал недавно один подвижник театра, «культуру убивают». А вот Мишель Ги[121] сказал другое: «Театр должен жить своей публикой, он должен нравиться публике». Я вовсе не считаю, что театр должен не нравиться публике, но и ориентироваться на то, что публике нравится и что не нравится, он тоже не должен. Публика, даже самая искушенная, и та ищет чего бы попроще и склонна к лени. В Германии все театры субсидируются и поэтому хороших произведений в них ставят гораздо больше, чем бульварных пьесок. Бальзака знают все. Но могу ли я сказать тем, кто этого не знает, что именитые критики говорили о Бальзаке, будто он не умеет писать по-французски, будто произведения его не отражают никакой реальности, будто он вообще непонятен и его скоро забудут?
116
Манес Спербер (1905—1984) французский философ и писатель (родом из Австрии), автор трилогии «И стал куст пеплом» (1949), «Глубже пропасти» (1950), «Затерянная бухта» (1962); эссе «Ахиллесова пята» (1957).
117
Амин Иди Дада (р. 1925) президент Уганды (1971-1979), с 1979 года находится в изгнании.
119
Жан Тардьё (р. 1903) — французский поэт (сборник «Слово для ближнего», 1951). Ив Боннфуа (р. 1923)- французский поэт, эссеист, историк искусства (сборники «О движении и неподвижности Дувы», 1953; «Поэмы», 1978). Франсис Понж (1899 -1988) — французский поэт. Его стихи представляют собой детализированное описание отдельных предметов (сборники «Предвзятость вещей», 1942; «Новый сборник», 1967, и др.).
120
Франсуаза Дорен (р. 1928) французский комедиограф («Поворот», 1973; «Шлягер», 1974; «Зараза», 1980).
121
Мишель Ги (р. 1927) — французский политический деятель, госу-дарственный секретарь по вопросам культуры (1974—-1976), вице- президент Авиньонского фестиваля театра (1983).