Проток сознания
«Прототип протопоп
протаранил протоном противень,
протопал протезами по проталине,
противный,
про то и протокол».
(из Бреда)
Теоретическая физика погрязла в математическом.
Как город, где я живу, в дождях, лужах и мгле.
Физика нынче мудренее и велеречивее средневековой схоластики и так же напыщенно надуманна.
Одни догматы.
Та легкая наука, наука веселых гениев, призванная заменить древнюю, кажущейся кому-то наивной, философию и просто и вразумительно рассказывать о Вселенной, наука которую начинали Ньютон с Галилеем, превратилась в химеру, ощетинившуюся километровыми формулами, ничего не объясняющими и ничего в себе не содержащими.
Игра в математику иссушает умы и убивает фантазию, и теории, пытающиеся как-то ужиться с фактами, тоже становятся сухими и несъедобными, как сотый пересказ романа фэнтези про драконов, блудную связь с крылатой эльфийкой и о дуэлях на мечах на борту космолета.
Ко мне зашел приятель.
Он оригинал.
Он принес копченую скумбрию в кармане пальто и свежее пиво. Рыба - приятное дополнение к аскетическому столу заслуженного хиппи-аристократа.
Я утомлен «Геркулесом».
Я изнурен гормональными курочками.
Я ненавижу, как врагов культуры, сою и скверные, условно съедобные масла.
Я достал тарелочки - все две штуки - бумажные салфетки (привычка, оставшаяся жить со мной от Джейн), охотничий нож из рессоры и две веселые кружки - скудное наследство, благодаря съемной квартире, унесенные прежними жильцами из пивной еще, поди-ка, при царе Горохе (Брежневе).
- Все-таки, парадоксально, что скорость света недостижима, - объявил приятель, нарезая скумбрию, - кишки куда?
- В окно.
Мы сделали по глотку, и я понюхал кусочек рыбки. Было приятно. Пиво приглашало к разговору.
Я не торопился заняться дегустацией, хотелось потянуть.
Это легкое возбуждение, бегущее волнами по спине, этот трепет улетающего ума, когда наслаждение дразнит и медленно расстегивает пуговки.
- Да, если свет, это «нечто». «Корпускулы». А если свет - модус самого пространства, тогда нет. Тогда уже парадокс - преодолеть скорость света и, будучи самому частью пространства, вылететь из него, это смахивает на болтовню оксфордских очкариков.
Мать-и-матюков.
Мы оба не любим Оксфорд - там на улицах пахнет.
Чем-то незнакомым, чересчур ухоженным что ли.
Не родным.
Скумбрия была хороша. Жирненькая и пахла осиновым дымком. Любопытно, кто ее коптил? Неужели коммерческий обман и химия? Но как тонко исполнено!
- Пространство, кривизна. Что кривится и как? Где рулетка для измерений? Дайте репер!
Копченую скумбрию порядочные люди, люди со вкусом, едят исключительно с черным, кислым хлебом. Русским. Лаваш или французский батон к скумбрии - это святотатство!
Давным-давно, когда я жил маленьким мальчиком у своих родителей, мой отец предложил мне съесть кусочек сала.
- Вот, возьми черный хлеб, положи сало, сверху лимон, ешь.
Сало показалось мне жирным и неприятным. Оно зачем-то пахло! Лимон был загранично, как-то по аптечному кислым, и только хлеб был нормален.
Наша семья жила на севере столетия, меняя поколение за поколением, и спустя годы я узнал, что у северян иные пищеварительные ферменты, нежели у южан.
Это особенно заметно по отношению к вину и вообще в выборе пищевого рациона.
Я, например, тихо, не опускаясь до споров с хамами из телевизора, тихо и преданно люблю пироги, речную рыбу и квашение.
В Европе вашей любимой вы с утра у портье соленого огурца не допроситесь.
А квас им вовсе неведом.
В юности у меня был приятель - Петр. Он прибыл к нам на север с Галиции и привез с собой южную жизнерадостность, певучесть говора и казацкий желудок.
Его пращуры были запорожцами.
Фамилия их была Корыто.
- Когда я был совсем мал, - рассказывал он с нежной грустью в голосе, даже со слезой, - я выходил по утрам из дому, когда еще звезды на небе можно было различать, и шел далеко за реку, через старый, дубовый монастырский мост, на поля, туда, где пахал отец. Я относил ему немного еды, которую мама увязывала в котомочку. Она подавала мне мешок с едой через окно хаты, крестила меня и давала в руку ломоть хлеба с куском сала. Грамм двести-триста.
Я шел по дороге, совсем маленький и ел хлеб с салом. И мне это очень нравилось.
Я слушал Петра и смотрел на него, как на былинного богатыря.
В наших краях так люди кушать не способны.
... ... ...
- Парадоксально другое - то, что мы упорно считаем тела материальными. А значит, молча принимаем, что долгоживущий мезон вкладывает, прямо внутрь засовывает, свои искаженные пространство и время в наши, лабораторные. И эта галиматья почему-то не вызывает смех.