Анна вернулась в свой номер, нашла в мини-баре крошечную бутылочку с белым вином, отвинтила пробку, налила вино в пластмассовый стаканчик, выпила одним глотком, а потом поспешила в ванную и пустила такую горячую воду, какую только могла выдержать. Пятнадцать минут она лежала в кипятке, пытаясь упорядочить мысли и начать спокойно думать, но перед глазами у нее все так же стояла тупая хромированная решетка “Линкольна”. И еще в мозгу звучал негромкий голос Призрака, его слова: “Я не верю в совпадения, мисс Наварро. А вы?”
И все же самообладание постепенно возвращалось к ней. Что случилось, то случилось, не так ли? Важной частью ее работы являлось понимание того, чему следует придавать значение, а чему нет, но существовала еще профессиональная опасность искать смысл в тех вещах, в которых его вовсе не было.
Затем она завернулась в махровый халат. После ванны она почувствовала себя гораздо спокойнее и поняла, что очень голодна. На полу лежал подсунутый под дверь конверт из крафт-бумаги. Анна подняла его и опустилась в кресло, обтянутое материей в цветочек. В конверте оказались копии банковских документов Мэйлхота за последних четыре года.
Зазвонил телефон.
Это был сержант Арсено.
— В половине одиннадцатого мы с вами сможем встретиться со вдовой. Вас устраивает это время? — В телефонной трубке она слышала тот шум, который всегда можно услышать вечером в любом полицейском отделении.
— Да, встретимся там в десять тридцать, — решительно ответила Анна. — Благодарю вас. — Она на мгновение задумалась, стоит ли говорить ему о случае с “Линкольном”, и решила, что не стоит. Почему-то она опасалась, что это подорвет ее авторитет — что она покажется коллеге уязвимой, напуганной, легко впадающей в панику.
— Что ж... — сказал Арсено и немного замялся. — Пожалуй, в таком случае я поеду домой. Я не думаю... Я буду проезжать мимо вас, так что, если вы надумали чего-нибудь перекусить... — Он говорил быстро, обрывая фразы, не договорив. — Или, может быть, выпить рюмочку на сон грядущий. — Было видно, что он старается придать своим словам шутливый тон. — Или еще что-нибудь в этом роде...
Анна ответила не сразу. Вообще-то она была бы не против того, чтобы провести вечер в компании.
— Спасибо вам за предложение, — сказала она после паузы. — Но я на самом деле устала.
— Я тоже, — быстро откликнулся он. — Долгий выдался день. Ну, что ж, в таком случае увидимся утром. — Его тон чуть заметно изменился: теперь это был уже не мужчина, уговаривавший женщину провести с ним вечер, а профессионал, говорящий с другим профессионалом.
Положив трубку, Анна почувствовала ощущение пустоты. Потом она закрыла шторы на окнах и принялась изучать документы. Ей нужно было еще много чего сделать.
Она была уверена в том, что настоящая причина того, что она до сих пор не вышла замуж и не допускала слишком серьезных отношений, состояла в том, что она хотела полностью управлять своей собственной жизнью. Как только вступишь в брак, сразу появляется обязанность перед кем-то отчитываться. Если ты хочешь что-то купить, то нужно доказывать необходимость покупки. Нельзя работать до глубокой ночи, не испытывая чувства вины перед супругом, нужно договариваться и оправдываться за задержку. Твоим временем распоряжаешься уже не ты, а кто-то другой.
Коллеги по управлению, не слишком хорошо знавшие ее, называли ее Ледяной девой и, вероятно, какими-то куда более оскорбительными прозвищами — главным образом потому, что она редко с кем-нибудь встречалась. Причем так относился к ней не один только Дюпре. Людям не нравится, когда привлекательные женщины слишком долго остаются одинокими. Это оскорбляет их представление о естественном порядке вещей. Они были не в состоянии понять одного: она была самым настоящим трудоголиком и, мало общаясь с людьми, почти не имела времени на то, чтобы каким-то образом знакомиться с мужчинами. Все те мужчины, с которыми она часто имела дело, работали вместе с нею в УСР, а романы с коллегами не могли повлечь за собой ничего, кроме неприятностей.
Или по крайней мере так она себе говорила. Она предпочитала не думать о том, что произошло с нею, когда она училась в школе, хотя все еще продолжала переживать этот случай и почти каждый день вспоминала о Брэде Риди — вспоминала со свирепой ненавистью. Если в метро ей случалось уловить запах цитрусового одеколона, которым обычно пользовался Брэд, то ее сердце стискивала мгновенная судорога страха, тут же сменявшегося рефлексивным гневом. Или же если она видела на улице высокого белокурого подростка, одетого в полосатую красно-белую футболку, то в первую секунду ей мерещился Брэд.