Вообще же все эти раскованные пассажи на женскую тему она считает неуместными в компании. И эти рискованные шовинистские шуточки – только для них двоих.
Интересно, задает себе вопрос Я., почему ему так легко сходят с рук издевки по поводу женщин? Она настолько уверена в себе? Хорошо ли это?
Чувствительная книжка Баронессу не задела, отмечает Я. У пумы самой природой изъят ген смирения. Оттого, может быть, улыбается про себя Я., она не ищет противоядия в кореньях бунта.
И РЕЗЮМЕ БАРОНЕССЫ
– Так все-таки феминистка Елинек или нет? – спрашивает Я. жену.
Ее лицо становится серьезным. Этот вопрос заслуживает серьезности. Вычислительная машина ее интуиции безупречна. Она размышляет сейчас дольше, чем обычно. “Видимо, по второму разу просчитывает”, – думает Я.
– Нет, – наконец решительно объявляет Баронесса, – она – не феминистка, она – женщина.
– За Елинек, Женщину и Амазонку, – поднял бокал Я.
– За нашу Эльфриду, – добавил В. с оттенком фамильярности.
А.
Хотя женщины считали А. суховатым, были с ним вежливы и не более, именно они пытались разными способами сигналить ему о подстерегающей его опасности. Женские хитрости, которые она применяет, примитивны до тошноты, говорили они друг другу. Она, разговаривая, подходит к нему на четверть метра и смотрит прямо в глаза. Женщины, живущие по понятиям, по женским понятиям, смотрят в глаза только друг другу, говорили они. Но А. как будто шел навстречу неизбежному. В ней была упругость и обаяние зрелой женственности. Ее обращенная к нему улыбка не была ни смущенной, ни властной, в ней просто было понимание того, что должно было свершиться. И тому, что казалось ему предначертанным, он и не пытался противиться.
В браке она не подавляла и не помыкала им, как опасались его сотрудницы. Снисходительно улыбаясь, принимала она его неубывающую со временем тягу к ней. Он не подозревал ее в супружеской неверности, и, кажется, для этого действительно не было оснований. И уже среди женщин стало складываться мнение, что эта парочка нашла друг друга и что они, по-видимому, друг друга стоят. В это время и начался ее новый роман. Собственно, не она затеяла его. Значительный, разведенный Он, с седеющими бакенбардами стал отмечать ее на перекурах в коридоре. Она и не курила, она приходила туда немного развлечь себя разговором. А. хоть и высокий, но худой, к тому же младше ее, и до того казался в этой паре меньшей величиной. В сравнении же с ее новым частым собеседником совсем проигрывал. Было ясно, что этой вальяжной респектабельности ему и не достичь никогда и противопоставить ей – нечего. Теперь женщины мобилизовались было на спасение их брака. Считая седеющие бакенбарды более слабым звеном, они стали с ним сухи и официальны, они рассказывали друг другу, что он нарочно становится курить поближе к лестнице, чтобы заглядывать под юбки молоденьким женщинам. Их уловки не помогли.
Впервые увидел А. в ее глазах что-то похожее на слезу, когда она обернулась и взглянула на него, бледного и равнодушного, прежде чем закрыть за собой дверь навсегда.
Он даже где-то понимал ее. Эта система уравнений не содержала неопределенности. У нее были однозначные вычисляемые корни. “Математику обычно заказывают работу люди, имеющие дело с природными явлениями, чтобы придать законченную форму тому, что они знают заранее”, – сказал он однажды о своей профессии.
Начались смутные времена. Ее новый муж удачно вписался и в них. А. засобирался в Еврейское Государство, где по дошедшим слухам, даже уже и не слухам вовсе, маячила в лучшем случае неопределенность. Тогда он и совсем уверился в ее правоте, хотя никому не говорил об этом.
Он не испытывал горечи. В его жизни была любовь.
ПРОЗА И КАЛЬСОНЫ
Фабрика программирования вдруг надоедает Я. Им овладевает с детства знакомая ему жажда общения с чистым листом, на котором через два-три часа появится фотография настроения, сколок вечности. Его карьера непрофессионального программиста более или менее удалась. Почему бы не попробовать ему стать непрофессиональным автором опуса без особой идеи, может быть, и без особых достоинств, и с бессмысленной целью – бросить в океан бесконечности бутылку с запиской “И мы были”, пустить по ветру соринку, которая исчезнет из виду в потоке времени и судьбу которой знать не дано.