Так сложна и дискомфортна для европейца эта внутренняя граница России, где в самой ее сердцевине обнаруживается «морской» берег и открывается иной, иначе мыслящий и говорящий мир.
Необыкновенно, формообразующе важна эта граница: она символизирует противостояние двух русских миров.
В этом смысле весьма характерно выглядит герб Арзамаса, единственный в своем роде в России: на желтом поле сходятся две стрелки, сверху и снизу. Сверху опускается красная стрелка, символизирующая победное наступление христианской империи на юг, снизу зеленая, будто бы означающая ислам, но на самом деле финский лес и мордовское «море».
Кстати, этот герб был составлен задолго до пугачевских событий: таково перманентное состояние Арзамаса — быть на границе, в точке соприкосновения спорящих стрелок.
Россия трудно, шаг за шагом подвигала эту границу на юг — внутрь самой себя. Христианские подвижники выступали вместе с землемерами; они намеряли свое, наводили свои координаты, но в итоге делали то же: крестили лес.
VII
Ключевой фигурой в этом миссионерском движении был преподобный Серафим Саровский.
Вот очередной повод к тому, чтобы «отстраниться» и охватить возможно шире географическую и историческую панораму Арзамаса. Пока она существует дробно, по частям, всяк в ней видит свое и не видит целого. Пример тому — наше представление о преподобном Серафиме Саровском. Он существует словно сам по себе, вне истории и географии.
Его участие в постпугачевских мероприятиях, в большом церковном проекте крещения мордовского леса, общем с цивилизационными усилиями Екатерины, многими (знаю по опыту собственных разговоров) воспринимается как некая обескураживающая новость. Как это — Серафим шел «на лес», да еще с инженерами и геометрами Екатерины? Совпадение по датам не вызывает доверия: преподобный Серафим — великий пророк, который существует как будто вне дат, в собственном помещении времени.
Если задуматься, это нонсенс, по сути, невольное умаление его реальной фигуры. Это следствие позднейшей — «арзамасской» — аберрации нашего исторического сознания. Мы смотрим на преподобного Серафима перевернуто, задним числом: он устойчиво воспринимается нами как «лесной» святой, выходец из леса, борец противу грешного города, пророчествующий о безбожной — нашей с вами — эпохе. На деле же это был великий миссионер, который в то тяжелое время, когда христианская Россия заживляла раны, нанесенные бунтом, наполовину языческим, отправился на край финской полыньи, на арзамасскую границу между русским «берегом» и мордовским «морем» с тем, чтобы крестить это лесное «море». Серафим (тогда Прохор Мошнин) пришел в Саровский монастырь, который был крепостью русской веры в сердце иноверующей мордвы, и двинулся далее — не «из лесу», но «на лес».
Преподобный Серафим был миссионером, пограничником веры; арзамасский духовный предел — самое для него место. Он и пришел сюда для того, чтобы шагнуть с этого предела далее на юг, следом за адмиралом Ушаковым и его дядей: в глубину иного «моря». Его Саров и Дивеево были и остаются важнейшими пунктами крещения Руси; отсюда берется определенное духовное напряжение этих мест. Это вовсе не глубинка и тем более не сердце христианской России — это ее передовой край.
Существенное, пограничное напряжение духа сохраняет здесь силу и теперь. Тогда же — вспомним Дмитрия Блудова (кстати, современника преподобного Серафима: еще один не вызывающий доверия исторический факт) — языческий лес подступал к самому Арзамасу. Колдовство его сохранялось в полной силе — неудивительно, что заезжий путник мог, едва шагнув в его дебри, заблудиться на несколько дней. Счастье было для Блудова, что он спасся в Арзамасе. Тогда достаточно точно ему дало знать о себе его внутреннее «римское» чувство, — бежав из варварского леса, ступив в Арзамас, он вернулся в лоно цивилизации, оставив позади себя нети язычества и еще не остывший хаос пугачевского бунта.
VIII
Мы вовремя вспомнили о Блудове. Он также здесь, в Арзамасе, не случаен, он выступает как характерная, узнаваемая фигура. После усмирения «морского» бунта Пугачева явилось новое поколение московских людей — его, Дмитрия Блудова, поколение. Явилось — и перевернуло русскую страницу как будто вверх ногами. Искатели Царьграда, «южане», десантники и миссионеры Екатерины в одночасье оказались людьми вчерашнего дня, безнадежными архаиками.
И Арзамас переменился, перевернулся в своем значении вверх ногами.