Все это не универсальные, но именно характерные, узнаваемые его черты. Их можно списать на следствие «родовой» (постпугачевской) травмы, соотнести с политическим противостоянием той эпохи, связать с событием перевода Библии — все это мы уже проделали и найдем еще новые сопоставления и связи. Важно понять, что эти связи суть составляющие единого целого, что они не случайны, и мы имеем дело с устойчивым феноменом сознания, который можно уверенно диагностировать на примере «парного» явления Арзамаса и «Арзамаса».
V
История реального Арзамаса, в достаточной мере пестрая и богатая, в первую очередь свидетельствует о его характерном пограничном состоянии. На этой границе Московия с давних пор спорила с Мордовией, страной, много старшей ее и потому, в московской памяти, влиятельной, — страной, пугающей Москву несознаваемым, древним, «детским» страхом.
Изначально это были родственные, по своему сакральному статусу финские территории, затем Москва принялась восходить к христианству: тогда-то и образовалась эта ступень, с которого русский мир стал, словно с балкона, заглядывать поверх мордовского — на юг, в темный лес. Русское христианство несколько веков смотрело здесь сверху вниз в глаза древнему лесному язычеству.
*
Сюжет ступени, границы, конфликтного перелома в духовном устройстве территории сквозной нитью проходит через всю историю Арзамаса. Здесь с севера на юг, с русского берега в финскую топь перешагивали христианские миссионеры. Их движение началось в Петровскую эпоху; тогда это были в большей мере прятки, поиски пустыни, спасающей от хаоса перемен Нового времени. Но очень скоро, различив истинные высоты арзамасского «двухэтажного» устройства (Московия «поверх» Мордовии, христианство по-над язычеством), русская церковь начала в этих местах планомерное миссионерское наступление. В самой глубине леса, в сакральной столице лесной мордвы, был основан знаменитый Саровский монастырь.
В середине XVIII века сверху вниз по арзамасскому меридиану спустился известный петербургский подвижник Федор Ушаков — не адмирал, герой нами упомянутых «римских» войн, но его дядя. Он продвинулся южнее Сарова, прошел лес насквозь. Здесь еще в конце XVII века была основана Санаксарская обитель. Ушаков остановился в ней; с его приходом слава монастыря возросла, началась его перестройка. Окрестная обширная долина приливала к монастырским стенам. Меняясь, обитель обретала черты ковчега, путешествующего в поисках твердой (христианской) земли.
Я уже говорил об этом и свидетельствую еще раз: комплекс строений монастыря отчетливо напоминает в плане лодку или корабль.
Но вокруг и в самом деле было (и есть) «море»: плоско разлитая, некрещеная, ходящая незаметными волнами языческая земля.
В конце XVIII века после завершения своих подвигов в греческих морях на «корабль» Санаксара пересел сам адмирал Ушаков. Он в свою очередь принял постриг в обители у дяди для совершения подвига духовного, миссионерского, в данном метагеографическом смысле — «морского».
Двое Федоров Ушаковых, дядя и племянник, теперь канонизированы; их «корабль» по-прежнему движется по кромке финского леса, обозначая береговую линию «моря», неочевидно (в наших головах) существующего.
*
Адмирал Ушаков возвращает нас к теме второго Рима, которая была затронута в рассказе об Александре Шишкове. Вместе они участвовали в морском деле, сначала против Турции, затем против Франции, то есть: воевали за второй Рим, «видели» его, сознавали как скрытую часть русской реальности. Они были участниками константинопольского проекта, который был разработан и в значительной степени осуществлен во времена Екатерины. Не только эти двое, но многие их сторонники полагали, что в новые времена этот проект будет продолжен — Россия соединит в одно целое Второй и Третий Рим, их явное и скрытое (сакральное) пространства. Согласно этому проекту, была выстроена оптика их сознания, логика поведения и соответственно так же ими проектировалось «идеальное» русское слово.
То же и в географии, точнее, в той игре пространств, которую русский человек понимает как географию. Эти люди неизменно мыслили себя северянами, новыми римлянами, которые, оглянувшись и вспомнив о своих корнях, поворачивают свой взор на юг — к морю, к исходному Риму.
*
Неизвестно, возможно, это просто совпадение, но и в локальной мизансцене Арзамаса также представлено южное направление; Арзамас представляет собой форпост на южном «берегу» христианской империи, который омывает «море» финского леса. Поэтому фигура адмирала Ушакова здесь в определенном смысле уместна: он точно встает по духовным румбам екатерининской России.
VI
Постепенно собираются вокруг арзамасского узла темы, нами уже заявленные. В 70-е годы XVIIIвека во внутреннем «южном море» России начинается великий шторм: к арзамасскому «берегу» с юга подступает Пугачев.
Ближе к Москве он не подвигался; здесь обозначился предел его наступлению на московский «материк». Движение бунтовщиков в самом деле напоминало наводнение: они шли по нижним отметкам карты: «нижняя» Русь наступала на «верхнюю» — Пугачев на Екатерину.
Если быть точным, он подошел не к самому Арзамасу, но к лесным мордовским дебрям с юга. Темный лес непроходимой полосой разделил тогда два царства: к северу была «материковая» территория Екатерины, с юга — Пугачева, бунташного («водного») царя.
Его наступление было в известном смысле противухристианским; Пугачев с самого начала восстания опирался на силы поволжских язычников. Их нижние (придонные) территории были ему широко открыты. По ним волна восстания разливалась стремительно, не встречая сопротивления — до самого арзамасского «берега».
Опять Арзамас на границе, и опять это не просто граница, но линия, разделяющая разно видящие и разно верующие миры.
Отсюда же начинается отступление бурных народных «вод», отход Пугачева на юг, где он в конце концов «утонул» — ниже уровня моря, в зеленой полости Нижней Волги.
*
Ответное движение империи было также показательно.
Мероприятия Екатерины после бунта можно признать «береговыми»: ее наместники и комиссары в первую очередь укрепляли (цивилизовали, крестили) возвышенные русские «берега».
Арзамасская «ступень» приобрела тогда для России новый смысл. Отсюда, из Нижнего Новгорода и Арзамаса, Екатерина начала не просто военное, но цивилизационное наступление на юг. На «берег» пугачевского «моря» вослед войскам был высажен десант столичных людей, мастеров землемеряния и картографии.
Они выдвинулись к самому древнему лесу; штаб их помещался в Арзамасе. Задачей десантников было крещение подвижной и ненадежной «пугачевской» земли-воды географическими координатами, население ее регулярным (ментальным) пространством.
Они двигались с севера на юг: это характерное движение петербургских «римлян», всего поколения Екатерины: от полночи на полдень, от Петрополя к Царьграду.
Насколько драматична и непредсказуема была эта борьба Арзамаса за порядок на внутренней границе империи и «против леса» (против моря), может рассказать история Ивана Лобачевского, отца знаменитого математика, одного из просвещенных десантников Екатерины, землемера, приехавшего сюда из Москвы. Некоторое время он боролся в Арзамасе с непослушной, волнами ходящей землей, и так это отторжение иного мира его утомило, что он бросил свое геометрическое занятие и безнадежно, мертво спился. Землемер Лобачевский, поляк, пропал на этом внутреннем русском пределе, не поддающемся правилам разумной геометрии. После того жена его с двумя малыми детьми переехала сначала в Нижний, затем в Казань, где старший из детей, Николай, возросши и, видимо, переосмыслив печальный отцовский опыт, основал новую науку, сверх-геометрию (pangeometria). Более философскую, нежели математическую, согласно которой — можно досказать этот сюжет — надобно совершить «пересчет» Арзамаса, освоить мир, открывающийся у его порога, наведя на него вместо цифр философские метафоры и тем самым свести вместе нестыкуемые русское и финское пространства.