Не хотелось бы прибегать здесь к историческому отступлению, но читателям следует знать, что оба этих вывода достаточно голословны. В правление Горбачева, несмотря на отдельные политические провалы, советская система показала себя замечательно реформируемой — гораздо более реформируемой, чем могли предположить западные эксперты. Кроме того, документы свидетельствуют, что Союз не столько «рухнул», сколько был «разобран» небольшой группой высокопоставленных советских чиновников во главе с Ельциным в борьбе за власть и собственность.
Но какими бы ни были, в конце концов, ответы историков на эти сложные вопросы, они остаются решающими для понимания событий после 1991 г. — первой серьёзной вехи в истории посткоммунистической России. Но и здесь транзитологи, как и их предшественники — тоталитаристы, предпочитают избегать основополагающих вопросов во имя догмы (и, возможно, политической корректности).
Датируя начало российского «перехода» концом СССР, многие учёные оказались в сетях ещё одного заблуждения. Они приняли поддержанную американцами политику Ельцина, стартовавшую в это время, за единственно возможный тип реформы («радикальную реформу») для России, с её монетаризмом, шоковой терапией и прочими мерами, оказавшими такое глубокое влияние на страну после 1991 г. Отождествление «реальной реформы» с ельцинизмом (как русские иногда называют эпоху его правления) часто имело неожиданные последствия, особенно для учёных, которые должны были бы это предвидеть.
На уровне фактов подобное отождествление выглядит либо фальшивым, либо неоправданно субъективным. С начала 90-х гг. был выдвинут целый ряд различных программ, нацеленных на демократизацию и маркетизацию России{53}. Некоторые из этих альтернативных программ, авторами которых были как некоммунисты, так и коммунисты, были не менее реформистскими, чем ельцинская, и, возможно, более эффективными. Во всяком случае, они могли иметь менее болезненные последствия. Тем не менее, арбитры, в лице американских учёных и журналистов, не оставили им ни малейшего шанса.
Некоторые примеры демонстрируют странность американского образа мышления. Так, если следовать логике господствующих концепций «перехода», то «новый курс» Рузвельта не являлся подлинной реформой, так как не включал в себя «шоковую терапию» и монетаризм. Когда Евгений Примаков во время своего кратковременного премьерства в 1998–1999 гг. обратился к администрации Клинтона за поддержкой, ссылаясь на сходство его собственной политики с политикой Рузвельта, американские политики, журналисты и учёные отнеслись к его просьбе с нескрываемым подозрением.
Отождествление ельцинизма со столь чаемой «радикальной реформой» имело и моральные последствия — даже если не принимать во внимание тот факт, что сами американцы обычно не приветствуют что-либо радикальное. В политологии и философии, как и в различных словарях, понятие «реформа» означает улучшение жизни людей. Однако то, что политика Ельцина ведёт к существенному ухудшению жизненного уровня громадного большинства жителей России, было очевидно уже задолго до финансового кризиса 1998 г. Почему учёные или кто-то ещё продолжали называть это реформами, остаётся этической загадкой.
Между тем, часть учёных (опять же наряду с политиками и журналистами) увязла в ещё более глубоком моральном болоте. Американские сторонники «радикальной реформы» в России понимают, что она неминуемо будет сопровождаться огромными человеческими страданиями, но готовы оправдать их во имя будущего. При этом потенциальных жертв реформы они предпочитают идентифицировать не по классовому или профессиональному признаку: к примеру, средний класс, или рабочие, которым не платят зарплату, или безработные женщины — а по признаку поколения. Да, переход жесток, поясняют они. Ему свойственна «дискриминация по возрасту. Старики проигрывают молодым»{54}. Причина, конечно же, заключается в том, что молодые, которые по определению должны быть более демократичными и предприимчивыми, могут принять то, что неприемлемо для старшего поколения, советского по сути{55}. Для того чрезвычайно сомнительного предприятия, которое большинство россиян именовало «рыночным капитализмом», это, казалось, была не очень высокая цена. Но если учесть, что «стариками» в данной квалификации считались люди старше 39 лет (и даже старше 30 лет), то транзитологи по сути подписали приговор всем гражданам России среднего и старшего возраста{56}. Стоит ли говорить, что никто из американских учёных, политиков или журналистов не одобрил бы ничего подобного в отношении собственной страны?