«Финансовые группы сегодня, — поясняет российский учёный, — самым непосредственным образом зависят от государственных интересов и бюджетных ресурсов». А один авторитетный российский политолог считает, что правительство, если захочет, может уничтожить олигархов в одну минуту. Таким образом, даже крупнейшие «частные» собственники (а может быть, тем более они) готовы в любой момент покинуть страну, как только государство решит прервать с ними «договор» аренды. Недаром один экономист написал в 2000 г., что «приватизация в России была в большей степени формальностью, нежели настоящей реформой»{61}.
• Другие достижения реформы носят ещё более причудливый характер. До середины 1998 г. невыплата правительством пенсий, зарплат и пр. вкупе с грандиозной системой краткосрочных обязательств, процент по которым подчас выражался трёхзначным числом, оказывается, были победой над инфляцией. (Работа без оплаты навевает мысли об однокоренном слове «рабство», или «крепостничество», как это называлось в царской России){62}. Российский рубль, вплоть до 1998 г. искусственно удерживаемый на уровне четверти от его реальной цены, в основном за счёт вливаний миллионов долларов МВФ, получил статус стабильной валюты{63}. Система бартерных сделок, или демонетаризация, в рамках которой совершалось более половины всех экономических сделок в стране, без тени иронии, была названа монетаризмом. А растущая дестабилизация ядерной страны получила название макростабилизации.
• Картина посткоммунистического общества, нарисованная американскими журналистами и учеными, тоже во многом носила вымышленный характер. Широкие, высокообразованные и потенциально способные к предпринимательской деятельности, круги советского среднего класса подверглись децимации «шоковой терапией» начала 90-х гг. Затем возникла узкая, сравнительно хорошо оплачиваемая прослойка молодых людей типа американских яппи, которая являлась островком благополучия и достатка в море всеобщей бедности. Однако, во-первых, это благополучие было временным, так как поддерживалось иностранными фирмами и их представительствами, в основном в Москве, а во-вторых, среди представителей этой прослойки не было ни крупных собственников, ни высокообразованных профессионалов: врачей, преподавателей, учёных и др. К тому же, финансовая катастрофа августа-сентября 1998 г. почти полностью уничтожила даже эту прослойку. И это всё было названо созданием среднего класса в России{64}.
В том же духе, мизерный процент граждан, обретших благополучие в эпоху ельцинизма и демонстрировавших американизированный стиль мышления и поведения, вдруг оказался гражданским обществом (исключительно идеологическая, а не социологическая категория, призванная включать или исключать практически всё, что угодно). Остальным гражданам оставалось лишь сожалеть, что им не достался столь высокий статус{65}. Бедняки же, которых один ведущий экономист и даже сам президент Путин назвали «проблемой №1» страны, вообще редко удостаивались упоминания. Неудивительно, что пресловутые московские супермаркеты больше смахивают на «музеи, куда люди заходят поглазеть, а не купить»{66}.
• Контроль и манипулирование всеми этими процессами 90-х гг. XX века было всего лишь замаскированной формой российского авторитаризма, названной, однако, политической реформой и демократизацией. Эта «демократизация» явила нам монархоподобного президента, правившего, в основном, с помощью указов, и не считаясь с парламентом, напуганным судьбой своего разогнанного предшественника. Впрочем, президент и сам чувствовал себя настолько небезопасно, что всё более полагался на офицеров госбезопасности, назначаемых премьер-министрами. В конце концов, он ушёл в отставку, но лишь после того, как назначил своим преемником главу бывшего КГБ и получил гарантии своей неприкосновенности в случае преследования. Вся эта декорация получила название конституционной демократии, даже несмотря на то, что политические последствия её были настолько неопределённы, что бывший министр внутренних дел не исключал возможности кровавого «индонезийского или даже албанского варианта»{67}. (Похоже, все забыли российскую политическую историю, в которой было много конституций, но не было конституционализма).