Новое политическое мышление — вот что нам сегодня действительно необходимо, а вовсе не новые вооружения, которые мы продолжаем развивать. Иначе будущие историки, изучающие конец XX века, не смогут объяснить, почему так много неортодоксальных идей родилось в старой авторитарной советской системе и так мало — в демократической Америке.
«Nation», 02.03.1992
P.S.
В начале интервью читатели могут обнаружить следы неоправданного оптимизма. «Менее примитивное и более подробное» освещение американскими журналистами событий в России, о котором я говорил в начале 1992 г., быстро уступило место «новым стереотипам, мифам и ошибочным концепциям». Так что, несмотря на то, что информации и доступа к ней стало гораздо больше, репортажи из посткоммунистической России, по уже упомянутым причинам, оказались менее объективными, менее взвешенными и глубокими и в целом менее достоверными, чем те, что шли в 70-х — начале 80-х гг., в разгар «холодной войны», из опутанного цензурой Советского Союза{147}.
Остальные четыре сюжета, затронутые в этом интервью, данном мною спустя менее 2-х месяцев после распада СССР, требуют уточнения, с позиции сегодняшнего дня.
Как я и предполагал, от крупномасштабной приватизации, начавшейся в 1993–1994 гг., больше всего выиграла бывшая советская элита — номенклатура. Новый Советский Союз не возник, но ностальгия по старому Союзу растёт в обществе год от года, начиная с 1992 г. (Среди российских политиков стало популярно такое высказывание: «Тот, кто не жалеет о распаде Советского Союза, не имеет сердца. Тот, кто хочет воссоздать его, не имеет головы»). Частично как ответ на эти сантименты, президент России Борис Ельцин и президент Беларуси Александр Лукашенко подписали в декабре 1999 г. новый «Союзный договор», который почти сразу же был ратифицирован обоими парламентами. В январе 2000 г. Лукашенко формально возглавил новый Союз, а в апреле состоялось первое заседание органа, призванного играть роль его правительства. Что получится из этого нового Союза, присоединятся ли к нему другие бывшие республики, мы вряд ли узнаем в ближайшие годы. Известно только, что новый российский президент Владимир Путин склонен его поддерживать.
Не покинули политическую сцену и российские военные. Уменьшившаяся в размерах, ослабленная и деморализованная постоянными сокращениями бюджета и утратой чёткой миссии, российская армия то и дело оказывается втянута в те или иные внутренние конфликты. В 2000 г. роль армии в политической жизни опять возросла, в связи с чеченской войной и приходом к власти Путина. И, наконец, «реакция протеста» против западного влияния в России, которую я предвидел, действительно последовала, став значимым фактором политики конца XX — начала XXI века.
«ХОЛОДНЫЙ МИР»?
Ноябрь 1992 г.
В 1992 г., впервые по крайней мере за 50 лет, отношения с Россией не были проблемой, поднимавшейся в ходе американской президентской кампании. Фактически Россию почти и не упоминали. Если вспомнить о тлетворном влиянии, которое оказывала в течение многих лет политика холодной войны, то это можно считать хорошей новостью. К сожалению, однако, в основе лежало ложное и потенциально опасное убеждение, что с концом Советского Союза в 1991 г. Россия и США оставили позади все свои длившиеся десятилетиями конфликты и вступили, как заявили на своей встрече в июне Борис Ельцин и Джордж Буш, «в новую эру дружбы и партнёрства». На самом деле никакой «новой эры» нет, и провозглашение её на высшем политическом уровне и в средствах массовой информации может породить ещё один идеологический миф из тех, что многие годы препятствуют установлению стабильных отношений между двумя ядерными гигантами. Политический горизонт уже затягивается тучами серьёзных конфликтов в российско-американских отношениях, которые неизбежно скажутся на внутренней политике. Между тем, ни один из кандидатов в американские президенты, включая Билла Клинтона, ни словом не намекнул, как будет действовать в случае подобного конфликта и как это может отразиться на его предвыборных обещаниях.
Теперешний образ посткоммунистической России как лучшего друга Америки и её близкого партнера основывается на многих неверных представлениях о постсоветском развитии или даже на полностью неверной его картине. Этот образ в основном строится на предположении, что русская внутренняя и внешняя политика вдохновлена США или по меньшей мере глубоко проамериканская. Он предполагает прежде всего, что Россия принимает демократию и капитализм западного типа, избегает имперской политики по отношению к другим бывшим советским республикам и фактически вступает в союз с США в мировой политике, включая политические проблемы, связанные с ядерным оружием. Между тем все эти сферы русской политики характеризуются путаницей, противоречиями и неопределённостью, но ни в одной из них и близко нет того, что отвечало бы американским представлениям о «правильной» российской политике.