Странности начались вскоре после похорон дядюшкиного взвода, моих разведчиков и крестьян Отрадного.
Я сидел в гамаке, сгорая от желания завалиться и уснуть. Ротный врач лейтенант Збарек Крашевский, с которым занимал всю офицерскую отгородку в казарме, где-то пропадал. Заявится, разбудит, негодовал я. завтра же переселю в медчасть, к нему же и его коллегу определю. Лейтенант Комиссаров служил военврачом в роте дяди, его прибытие из лагеря под Быково ожидал со дня на день. Сердился я на Крашевского, чтобы не корить себя: и в этот раз перед сном не помолился. Так вымотался. Неделю молился, а на седьмой день, падая от усталости, рассудил: «Свою вину в гибели отрадновцев осознаю. В миру за то наказан — на острове колхоз восстанавливать буду. Костьми лягу, а лекарства на Марс рекой потекут. Господь и простит».
Итак, я сидел в гамаке, когда ко мне в казарменную отгородку зашёл прапорщик Лебедько.
— Разрешите доложить, — приложил он, щёлкнув каблуками сапог, кончики пальцев к звезде на пилотке. Обратился шёпотом, чтобы не слышали солдаты за занавесью.
Я вылез из гамака, обулся и подпоясался. Заправляясь, рассматривал прапорщика — гиганта и силача, каких ещё поискать надо. Я роста незаурядного, но ему был едва по шею. И мощь его раз испытал, когда он в инцидент, прибежав на место боя из лагеря ВС Пруссии, набросился на меня. Утихомирили марпехи, вся рота участие приняла: одни прапорщика держали, другие меня из-под него тащили. Затих он со словами: «Да если бы ты не был земляком и ему племянником… Да я б тебя». После молчал и сторонился. Но на похоронах уже никак не выказывал мне неприязни, даже обращался по необходимости через денщика. Вот чести до сего раза не отдавал, почему я и забеспокоился: привело, должно быть, Лебедько ко мне что-то неординарное.
Арестовав и разоружив роту, капитан Кныш изъял всю походно-боевую амуницию, остались мы в одной хэбэлёнке. Оставил нам и зипуны, подаренные нам мэром Твердыни в Руси по прибытии с Марса. Собирали береты и ушанки, Лебедько свою пилотку не отдал; распахнул, нахлобучил на лысину (по странности, она великану была велика), вытянулся в строю во весь рост, откинул голову назад — подойди, забери, попробуй. Кныш подошёл, но, только дотянувшись на ципочках, потрогал у прапорщика огромное с «серьгой» ухо и предложил улететь в ЗемМарию. Лебедько отрезал: «Куда с такими зубами и ушами? Людей смешить? И потом я и оставшиеся в живых дали клятву не покидать Бабешки, пока могилы товарищей здесь».
У старожилов острова внешность действительно была странной. Шерстью заросли с головы до пят. Зубы удлинились на треть, у одних вперёд торчали, у других, наоборот, во рту в глотку скрючило. Уши — с виду не совсем как у чебурашки, но укрупнились заметно. Мочки набухли, оформились «бутылочками» и чуть ли до плеч не доставали. Оторопь забирала. Такой необычной болезни я не знал, ни у волков, ни у мустангов, ни у драконов не наблюдали. Когда хоронили дядиных солдат, сержант Брумель вознамерился побрить друга сержанта Кобзона, но Лебедько не дал — убедил, что бороды положены по уставному положению, и выглядят погибшие так лучше. Ну, ещё бы: лохмы на голове и бороды «девственные» все приобретённые необычные «прелести» скрывали.
Довольствия на старожилов не было, поэтому я своим каптенармусу, повару, денщику, ещё пятерым пехотинцам приказал оставить повседневку, трико-ком и убыть в ЗемМарию. Денщик, прощаясь со мной, сказал: «Чона Ли, истопника и вашего нового денщика, я проинструктировал — наказал пищу обильно не солить и сладкого много не давать… Хлебнёте вы здесь, однако. Но послушай, сынок, старика: не только поднять колхоз вас здесь оставляют. Командующий, понятно, тем спасает от скорого суда: вернул бы в Крепость, отправили бы на «Звезду» — под трибунал. Но, сдаётся мне, здесь на острове вы ему ещё зачем-то нужны, иначе бы профессионалами так не рисковал. Земляки — горожане все бывшие, не говорю уже о небёнах, полоть не умеют, а вырастить пшеничку знать надо как. Оставь меня, я до Хрона агрономом работал». Я отказал, дурак.
Дирижабль, подцепив ротный ветролёт, взмыл в небо и… выбросил на парашютах мешки. В приложенной записке капитан Кныш сообщал, что Комендантом Крепости получена марсианская лучеграмма с просьбой командующего ОВМР оставить «мудаку капитану» дополнительный из НЗ «Распутина» запас провизии, «чтоб за год не передохли». «Год тебе, бывший майор, растить петрушку и укроп — после трибунал». Отбросив оскорбительную записку, я расстегнул молнии мешков. В шести пачки флотских макарон, в двух КНТМ, БККСКП, ФРКУ, экзоскелеты, ножи, сапёрные лопатки и комлоги! Почему не вернули нам винтовки, ракетницы, огнебаллисты и шмелетницы, я понимал: было бы слишком подозрительным, а так, сошлются на ошибку при выброске нам макарон — перепутали в спешке мешки. Нож и сапёрка — оружие, а в руках моих марпехов-овэмэровцев — ещё какое. А комлоги! Переговорная связь, которую засечь и подслушать противник не мог. Правда, на острове она не работала из-за помех. Ну, а спецназовские комбинезоны-ком «на тушканчиковом меху» (КНТМ), шлемы-ком (ФРКУ) не всякая пуля брала, луч лазера даже в меху увязал. Экзоскелеты — надень, кого хошь догонишь, от кого хошь убежишь. Я ликовал. Боевое снаряжение приказал хранить в ротной каптёрке, ножи запер в сейфе. Каптенармусом назначил прапорщика Лебедько.