– Трудно даже представить, – отвечаю я, – учитывая наше географическое положение.
Он бледнеет, что хорошо вяжется с его белым облачением.
– Ты прав. Видишь ли, парень, терпеть не могу острова: чувствуешь себя, как в запертом сортире.
Он с трудом делает пару шагов, словно ступая босиком по битому стеклу.
– Нет, не чувствуют себя мои ноги на празднике в этих испанских сапогах. Если бы они умели говорить, то наверняка спели бы «О дайте, дайте мне свободу!» Как ты думаешь, могу я немного распустить шнурки?
– Но только незаметно!
Он плюхается в старинное кресло эпохи Людовика XVI, которое тут же перестает им быть, поскольку под тяжестью Толстяка у кресла подламываются ножки. Мягким местом Берю жестко ударяется о паркет. Дамы еле сдерживаются, чтобы не прыснуть со смеху, а слуги бросаются приподнять Толстяка на обычную высоту.
В сердцах Толстяк обращает свой гнев на подвернувшегося под руку Гомера Окакиса.
– Черт возьми, сынок, – рявкает он, – очень рад, что у вас такое коллекционное сиденье, но лучше держать его в витрине, а не подставлять под задницы присутствующих, иначе, чего доброго, гости могут выйти отсюда на костылях.
Окакис-сын приносит извинения от имени отца. Все вновь постепенно приходит в норму.
Моя Глория виснет у меня на руке и шепчет в ушную раковину:
– Тони, дорогой, что-то сегодня вечером вы выглядите очень озабоченным.
– Подводная одиссея немного выбила меня из колеи, – вру я, – но это пройдет.
Но, говоря между нами, мной и командой Кусто, Тони дорогой действительно сильно озабочен. В голове скачут беспокойные мысли, а на сердце скребут кошки. В жизни всегда так – ты ищешь объяснения самым загадочным, подчас самым чудовищным вещам. И если какая-то таинственная организация отрезала нас от остального мира, то, значит, они именно сейчас готовятся нанести коварный удар. Поскольку, будем логичны, невозможно держать в изоляции уголок мира, где происходят события первостепенной важности. Я имею в виду, для средств массовой информации. Ведь двадцать четыре часа без новостей с Кокпинока поставят на уши все редакции мира! Убедившись в том, что связь не восстановлена, сюда на помощь направят целую армаду, так ведь? Я думаю, уже утром над островом начнут кружить самолеты-разведчики, разрывая тишину своими мощными турбинами. А если этого будет недостаточно, то американцы, у которых во всех морях битком военных кораблей, тут же пришлют целый флот с крейсерами, авианосцами, плавучими гостиницами, ресторанами и магазинами. Они такие, янки – с открытым сердцем и пальцем на гашетке бомболюка атомного бомбардировщика. Особенно после того, как отправили на пенсию Айка Эйзенхауэра. Так что не только нос Берю чувствует приближающуюся опасность, но и серое вещество вашего покорного слуги Сан-Антонио! Словом, сегодня ночью замышляется недоброе! Но будем оставаться бдительными, смотреть в оба, нюхать воздух, осторожно всех просвечивать, как рентгеном, – только в этом залог нашего успеха!
Пока, мне кажется, все выглядит весьма пристойно. Оркестр, составленный только из лауреатов первых премий международных конкурсов – все солисты с репутацией и первый раз собраны вместе! – дует и бренчит пятую увертюру к сейсмической симфонии оползней и извержений знаменитого русского композитора Вулкан-Gатухановича. Первосортная музыка, особенно в третьей части, где оглушительные литавры прославляют победу Октябрьской революции.
Присутствующие слушают, затаив дыхание, и испытывают высший духовный подъем при воспоминаниях о падении русских акций. Лишь Толстяк борется со шнурками, пытаясь облегчить участь своих ступней.
– Если бы я знал, – мычит он, – надел бы сапоги «после лыж».
– Со смокингом смотрелось бы впечатляюще.
– Хотелось бы мне сплясать с одной из этих дам. Впервые в жизни иметь возможность обхватить одну из величеств руками и не использовать! Представляешь, как поднимется мой авторитет в глазах Берты, когда я ей расскажу, что танцевал танго со старушкой королевой Брабанса или твистовал с Алохой Келебатузой. Я даже договорился с одним фотографом, чтобы он мне сделал несколько фотографий. Сногсшибательно, правда? Можно было бы показать их моей Берте в виде доказательства. Я бы прикрепил их у изголовья кровати, чтобы она знала, какой у нее муж – не хухры-мухры, мелочь всякая, а светский лев намбер ван! Берта неплохая женщина, но ее все время нужно осаживать. Все породистые лошади так: если их вовремя не усмирить, начинают воображать, будто они звезды!
Он еще долго будет болтать о своей суженой – сел на любимого конька, тут его не остановить! – но я лишаю Берю своего внимания и принимаюсь инспектировать собравшуюся публику. Констатирую, что великолепная Экзема до сих пор не появилась. Осматриваю восхищенным глазом парадно-пенный мундир на светлом князе (бочковом) Франце-Иосифе Хольстене Премиуме, облачение принца Нгуена Совьет Шимина из рисовой соломки с вышивкой из напалма и костюм из тончайшего воска сырного короля Гауды. Вычурные мундиры на музыкальном вечере так же необходимы, как орган во время церковной мессы. Омон Бам-Там I в своей торжественной набедренной повязке из прозрачного шелка с кривым бараньим рогом на крайней (самой крайней) плоти и в короне из перьев и хвостов ящериц выглядит очень импозантно.