— Это не совсем так. Невиновных людей не задерживают на словацко-венгерской границе.
— Она только хотела повидать своих интернированных родственников в Венгрии…
— Вы же знаете, дорогая пани Ирмина, что любая услуга стоит денег, — сказал Гейбель со вздохом. Его забавлял этот торг.
— Всё это так. Но я только посредник. Граф действительно не может заплатить такую большую сумму. Согласитесь хотя бы ради меня на восемь тысяч злотых и сто долларов. Поверьте, я сама никакой выгоды тут не буду иметь. Просто хочу помочь отчаявшемуся человеку, который так любит свою жену. Аристократия может вам пригодиться, она ещё не утратила своего влияния.
— Хорошо, я не стану торговаться из-за злотых, — проговорил Гейбель, — пусть будет восемь тысяч и сто пятьдесят долларов.
— Какой вы, господин оберштурмбанфюрер, неуступчивый, — сказала Ирмина. Она подошла к секретеру, открыла шкатулку, подала Гейбелю пакет с деньгами.
— Считать не буду, я верю вам, пани Ирмина, — сказал гестаповец, принимая пакет из её рук. — Графиня будет освобождена из-под ареста на этой же неделе, но, поверьте, я делаю это только ради вас, дорогая Ирмина.
— Постараюсь, господин оберштурмбанфюрер, раздобыть для вас каминные часы в стиле «рококо», — улыбнулась пани Кобас. — Теперь, как никогда, можно купить настоящее произведение искусства за меру картошки.
— А я для вас, дорогая Ирмина, приготовлю флакончик парижских духов. — Гестаповец крепко пожал и поцеловал ей руку.
В этот момент вошёл Бруннер.
«Этот болван никогда не научиться приличным манерам, — подумал Гейбель. — Мог бы и постучать».
— Где же ваш приятель Клос? — спросила пани Кобас без тени замешательства. — Вы обещали его пригласить на сегодняшний вечер!
— Мне кажется, пани Ирмина, Бруннер хочет испортить нам вечер служебными делами, — проговорил Гейбель.
Кобас поняла, что должна оставить их одних.
— Что случилось? — ворчливо спросил Гейбель Бруннера, когда она вышла.
— Я должен был снять дантиста.
«Идиот или предатель?»— подумал Гейбель, глядя на Бруннера. Три часа назад было установлено наблюдение за домом номер 32 по улице Глувной. Один из лучших агентов Гейбеля под псевдонимом Вольф после трехмесячной слежки установил, что в городе под чужим именем проживает известный коммунистический деятель. Но вот, наконец, установлен его адрес и можно терпеливо ждать, когда в расставленную сеть попадут люди, связанные с большевистской агентурой, а этот Бруннер, не соизволив даже предупредить своего шефа, снимает дантиста!
Не исключено, что дантист лично поддерживал связь с неуловимой радиостанцией, работа которой не давала Гейбелю спокойно спать.
— Что значит «должен был»? — раздражённо спросил он Бруннера. — Или, может быть, вам Бруннер, надоела спокойная жизнь в этом городе? Соскучились по Восточному фронту? Кто вас научил, Бруннер, так бездарно работать? Снимать объект после трехчасового наблюдения — это про сто идиотизм!
— Прошу вас, господин оберштурмбанфюрер, выслушать меня! Другого выхода не было. Мои люди засекли слепого музыканта, который нередко появлялся во дворе этого дома. Они наблюдали за ним из будки сторожа, который проболтался, что этот слепой музыкант приходит сюда два или три раза в день в сопровождении какого-то парнишки. Он играл на аккордеоне и что-то пел, из окон ему бросали завёрнутые в бумагу монеты. Чаще бросали из одного окна. Наши люди скрытно последовали за ним, чтобы выяснить, куда он пойдёт. Агент Руге справедливо предположил, что на листочках бумаги, в которые завёртывались монеты, могла быть зашифрована агентурная информация. Однако парень, сопровождавший слепого старика, заметил, что за ними следят. Тогда он вытащил из кармана старика какую-то бумажку и, делая вид, что прикуривает папиросу, поджёг её… Руге решил, что ждать больше нечего, и арестовал дантиста…
— Если всё это происходило на улице, то зачем было трогать дантиста?
— Видите ли, господин оберштурмбанфюрер, тот парень быстро исчез. Он убежал в соседний двор, а там был выход на соседнюю улицу. Его и след простыл. На том месте, где они стояли, мы подобрали полусгоревший клочок бумаги, тщательно осмотрели его. И что вы думаете?… Это действительно была агентурная информация, на которой сохранилось только несколько слов: «J-23» докладывает, что транспорт… танковой дивизии…» Теперь вы понимаете, оберштурмбанфюрер, что иного выхода у нас не было. Тот парень обязательно предупредил бы его. Не могли же мы ждать, пока дантист скроется!
— А музыкант? Он-то, надеюсь, от вас не убежал? А может ваш агент Руге позволил скрыться и ему?
— Когда начали стрелять по тому парню, старик что-то крикнул ему, когда же Руге подбежал, слепой был уже мёртв.
— Пойдёмте, Бруннер, — сказал Гейбель. — Разберёмся до конца в том, что вы натворили…
Ирмина Кобас не задерживала их. Она не стала напоминать Гейбелю о своей приятельнице графине, а Бруннеру — о его обещании пригласить к ней в дом симпатичного обер-лейтенанта Клоса.
— Нечего сказать, Бруннер, — недовольно ворчал Гейбель, захлопывая дверцу «мерседеса», — отличились вы. Как вы могли позволить сбежать тому щенку и прикончить старика, который нам очень пригодился бы?!
Бруннер молчал. Он хорошо знал своего шефа, возражать которому было бесполезно. Это могло ещё больше разозлить Гейбеля, и неизвестно, чем всё кончилось бы для Бруннера.
5
Клос не мог сосредоточиться. Он смотрел на шахматную доску, но, вместо того чтобы обдумать дальнейший ход игры с сидевшим напротив инженером Мейром, невольно старался подвести в памяти итоги прошедшего дня.
Прежде всего, совещание у Гейбеля. Перспектива потерять несколько часов в душном, прокуренном кабинете шефа гестапо не слишком-то радовала его. Но это на первый взгляд обычное совещание оказалось весьма полезным — он узнал об опасности, которая нависла над радиостанцией подпольной организации.
Из слов Гейбеля следовало, что СД удалось забросить его агента в группу обеспечения. Клос решил, что Филиппа он должен обязательно предупредить. Пусть даже ценой роспуска всей группы необходимо избавиться от гестаповского агента, который действует где-то вблизи от радиостанции. Только благодаря этой радиостанции опасная работа Клоса имела какой-то смысл.
Добытые с трудом, а иногда и с риском для жизни разведывательные данные передавались в Центр, а там сопоставление их с информацией, поступившей из других источников, позволяло определить обстановку на том или ином участке фронта, наличие сил и намерения противника. Случалось иногда, что возникала необходимость срочно передать по радиостанции добытые сведения. Так было и теперь, когда Клосу удалось узнать точные сроки испытаний модели нового тяжёлого танка инженера Мейера.
Необходимо было немедленно сообщить Филиппу о том, что эти мощные танки после испытания на полигоне демонтируют, не более суток они пробудут на заводских складах, а потом их отправляют вглубь Германии на доработку или в Рурский бассейн на военные заводы для серийного производства. И только массированный налёт советской авиации в указанное время может уничтожить все образцы этих танков вместе с документацией.
Время для радиопередачи было установлено — полночь. Значит, командованию оставались ещё целые сутки для подготовки к нанесению массированного бомбового удара, даже если бы испытания новых танков закончились сегодня. Филипп должен был успеть передать все эти данные в Центр. При своевременной информации Центра год упорной работы целого коллектива научных сотрудников, инженеров, военных специалистов под руководством Мейера пойдёт насмарку. А может быть, под бомбёжкой погибнет и сам создатель этого бронированного чудовища, ведь заводская гостиница размещается поблизости от заводских корпусов.
Клос ничего не имел простив Мейера. Этот сорокадвухлетний инженер, сгорбленный, как шестидесятилетний старец, не вызывал у Клоса антипатии, а, напротив, даже возбуждал сожаление. Его незаурядный талант был поставлен на службу войне, сумасбродным планам нацистов покорить весь мир. Мейер (могло случиться и так) был противником всего этого, но, создавая новое оружие, укреплял фашизм, даже если сам и не был фашистом…