Едва я вхожу в каюту, как гудит интер. Я отзываюсь.
— Веном, — говорит командир. — Только что на автоответчик поступил контрольный звонок.
Я вылетаю в коридор, бросив каюту открытой, и ураганом проношусь через жилой отсек.
На центральном посту командир уже не один: с ним незнакомый, очень молодой блондин в чине мичмана и с ромбиком Первого училища Космофлота — между прочим, золотым ромбиком. Именной диплом! Кроме ромбика, у него на кителе колодочки двух незнакомых — наверное, не земных — орденов.
— Слушайте, Веном, — говорит капитан и включает воспроизведение.
Гудок, писк. Спокойный, нет, чуть нервный голос Лиины, говорящей на оанаинх:
— Дедушка, жаль, не застала тебя дома. Я не смогу тебе позвонить завтра. Я, наверное, уеду. Привет дяде Ауки.
Щелчок, короткие гудки.
— Но это же практически ничего, — говорю я.
— Но она жива, — возражает командир.
— Это может быть запись, имитация, монтаж.
— С «дядей Ауки»?
Да, действительно. Шифрованный сигнал-идентифик произнесен самой Лииной, в этом нечего сомневаться, иначе фильтр на входе превратил бы «дядю Ауки» в непроизносимое карканье.
— Может, и так, — соглашаюсь я. — Я лечу?
— И немедленно, — говорит командир. — С вами полетит гренадер. У нас теперь наконец-то есть собственный специалист Астрогренадерской службы.
— Слава Богу, — искренне говорю я. — Кто?
— Мичман Таук, — говорит капитан.
Юный блондин кивает.
Мы выходим вместе, в коридоре пожимаем друг другу руки.
— Шаг, — говорю я.
— Легин, — представляется он.
— Вы давно на Базе-Два? — спрашиваю я его. — Что-то я вас тут не видал.
— Я сегодня утром прилетел, — отвечает он. — Перевелся с Базы-Один.
— Ваша инициатива? — спрашиваю я. — Или распоряжение командования?
— И то, и другое. Здесь оперативная база, а зачем на центральной базе сектора держать гренадера, если там потребность — от силы один вылет в месяц? На один вылет я могу и отсюда слетать, если что. А у вас какая нагрузка, лейтенант?
— Агентура на Благородных островах, контроль над военными силами Северного полушария, плюс дежурства. Здесь человечество маленькое, меньше миллиарда, мы контролируем всю планету вчетвером, четыре главных специалиста. Легин, а вы где раньше работали?
— Новая Голубая Земля, система Три-Сорок, Десса, Шагрена, Одиннадцать-Один, Эрна, — отвечает он безо всякой рисовки, что мне очень нравится, потому что лично я бы в этом списке по крайней мере три названия выделил особо.
— Давно закончили?
— Три года, — отвечает он. Значит, сейчас ему девятнадцать, гренадеры выпускаются в шестнадцать. Мне показалось, что он по крайней мере на два года младше. — А вы Первое специальное кончали?
— Да, шесть лет назад.
Он спокойно кивает. Хороший парень. Посмотреть его в деле, конечно, надо, но кажется, что мне повезло.
На ходу я протягиваю ему хардик.
— Вот, почитайте легенду.
Он опускает рид-сенсоры на виски, вкладывает хардик в дисковод подшлемника и спокойно, будто и не читает, говорит:
— Я, пока летел, отчитал базовый блок по Шилемауре. Интересная планета.
— Правда ведь? — говорю я. Шилемаура мне очень нравится. — Очень необычное сочетание рас.
— Это правда, что черная раса здесь недавно? — спрашивает он.
— Их история об этом говорит очень определенно, но в земных архивах нет упоминаний о столь значительных исходах чернокожих общин в те века. Скорее, это уже вторичное переселение.
Он кивает и вынимает хардик.
— Что, уже? — поражаюсь я.
— Я учился у Буцудзен на Шагрене, — объясняет он. — Я там пробыл семь месяцев, и два из них — в горах у Буцудзен.
— То есть это правда, что они могут на порядок поднять емкость мозга, — вопросительно говорю я.
— Они ее не поднимают, — объясняет он. — Как бы открывают. Эти емкости есть у каждого, но их надо активировать.
— А это сложно?
— Честно сказать, технологии я не понял, — улыбается Легин. И тут мы приходим к шлюзам.
В глубине души я поражен. За время службы мне приходилось общаться или работать, наверное, с десятком гренадеров, и все они были в разной степени суперменами, но этот Таук превосходит все мои представления. Десса, Одиннадцать-Один, Эрна, сверхскоростной ридинг, два ордена — и все это пусть даже и в девятнадцать лет? Впрочем, говорят, Великий Ямадзуки получил первый орден в пятнадцать лет…
Пока мы переодеваемся, я спрашиваю его: