— Легин, а кто у вас был Наставником?
— Ямадзуки Тацуо, — как бы с неохотой отвечает он. Я сражен окончательно.
Теперь у меня есть гренадер, я избавлен от неприятной обязанности контролировать модуль, плохо умея это делать (я все-таки не пилот, а разведчик), и поэтому могу еще раз покрутить на ридере легенду. Тем временем Легин очень резко отрывает модуль от Базы-Два и кидает вниз, по спирали. Я невольно охаю.
— Простите, — спохватывается он и меняет траекторию на более пологую. После сближения с планетой нам надо еще сделать суборбитальный бросок через полушарие — мы выходим к Южному полюсу. У меня обычно на сближение и маневры уходит почти три часа, потому что я предоставляю возможность автопилоту вести модуль по оптимуму. Таук же, как все гренадеры, предпочитает не оптимум, а скорость. Хотя он явно сдерживает себя, избегая ради меня резких перегрузок и изменений траектории, мы все равно начинаем падение через сто семь минут вместо ста семидесяти пяти.
Модуль садится в глухих лесах, в полукилометре от узкого местного шоссе. Здесь у нашей службы давний и очень надежный тайник, спрятанный между гигантских валунов. Таук сажает модуль легко, как пушинку, без малейшего толчка. Модуль теперь можно заметить только с воздуха, но и это предусмотрено — как только мы покидаем трехметровую тарелку, она мгновенно мимикрирует, становясь почти прозрачной. Только некоторое искажение показывает, что перед нами не россыпь мелких камней, а ее изображение на округлом плоском теле.
Мы выкатываем из тайника местный автомобиль с абсолютно легальными номерами и переодеваемся в местную одежду. Теперь я, чернокожий, становлюсь, по местным понятиям, господином — на мне дорогой изящный черный костюм, белая водолазка, дорогие шоколадного цвета туфли — а белокожий блондин Легин, как и заведено здесь, превращается в слугу-северянина, одетого в белые брюки и куртку. Я надеваю регистр, замаскированный под дорогие золотые часы, аварийную шашку, замаскированную под массивный золотой перстень, транслятор, замаскированный под очки в золотой оправе. В руке у меня тросточка с набалдашником резной кости. Это просто тросточка, в ней ничего нет.
Легин — само смирение. Он повязывает волосы ленточкой тех же цветов, что и узор моей тросточки; он с коротким полупоклоном распахивает передо мной заднюю правую дверцу «трихоо»; он бросается за руль, легко (Боже! Первый раз видя эту машину!) заводит ее и осторожно ведет по узкой, едва заметной тропе, вежливо спросив:
— В отель «Шаахан», хозяин?
Он бесподобен. Прекрасно усвоил сложнейшую роль, изложенную в легенде как запасной вариант (я раньше никогда не летал в этой роли с гренадером), весь связанный с ролью колорит, повадки, обычаи — и все это за полминуты чтения. Я, уже два года проработавший с островитянами, не могу внешне отличить его от настоящего раба-северянина. Молодец.
Машина выбирается на шоссе и, набрав скорость, устремляется к северу, к столице.
Глава вторая
ЖУРНАЛИСТ
Ровно в десять утра, едва я снимаю куртку, мне звонит редактор отдела и зовет к себе. Мог бы и заглянуть, зараза, всего-то перейти через коридор. Я вхожу к нему.
— Помнишь разговор насчет Шеман-Раманы?
— Помню.
Это он вчера мне объяснял, что, как только появится хоть один более-менее известный приезжий из Раманы, мы его должны ухватить первыми.
— Так вот, в «Шаахане» полчаса назад остановился твой драгоценный Шихле.
— О, шеф, — говорю я. — Я уже лечу.
Макту Мин Шихле — личность совершенно замечательная и при этом загадочная. Эксцентрик, позер, бабник из Динхоовоо, коллекционер неожиданных вещей и распространитель неожиданных слухов, он всегда появляется неожиданно и так же неожиданно исчезает, причем, судя по всему — особенно по раманским газетам — у себя в Динхоовоо он никого дома не принимает, на светских тусовках бывает крайне редко, не чаще раза в год, но страстно коллекционирует тамошние светские слухи и сплетни. У него там в газетах и на радио человек пять «агентов», которым он за информацию щедро платит. У нас же его наши слухи не интересуют, или, вернее, почти не интересуют — у нас он эти слухи сам порождает. Как приедет в Миноуану — сорит деньгами, якшается с богемой, с офицерами, с бизнесменами, с журналистами, даже с комитетчиками — и всех очаровывает, всем мил, со всеми в дружбе. И самое главное — он охотно рассказывает раманские слухи из своей коллекции. Из-за этого за ним табунами бегают журналисты, занимающиеся светской хроникой. В том числе и я. Я его не люблю, для меня он слишком шумен, но для меня он — клад.