Я набираю «Шаахан».
— Отель «Шаахан», добрый день, — говорит девичий механический голосок на фоне музыки. Новая какая-то.
— Добрый день, — говорю я. — Я Леа Ги Коона из газеты «Все еще развлекаемся». Не были бы вы так любезны соединить меня с господином Мин Шихле?
— Была бы, — вдруг совершенно человеческим голосом говорит девица. — Соединяю. Леа, мне очень понравилась ваша статья про «оборванцев».
— А, — говорю я, — спасибо.
Гудок. Трубку снимают. Вежливый молодой голос с акцентом северянина:
— Номер господина Макту Мин Шихле.
— Здесь Леа Ги Коона из «Все еще развлекаемся», — терпеливо говорю я. — Дай господина Шихле.
Пауза, потом возникает Шихле:
— А, Леа, привет. Я так и знал, что ты мне позвонишь. Хочешь приехать?
— Хочу, — говорю я.
— Приезжай. У меня новый слуга, он просто-таки невероятные коктейли делает. Давай.
— Макту, а если вам позвонят из «Вечернего клуба» или «Столицы», куда вы их пошлете? — спрашиваю я.
— Пошлю, пошлю, — отзывается Шихле. — Приезжай.
Он их, конечно, не пошлет, но, по крайней мере, не станет им назначать встречу сегодня. Вот за это я его ценю. Уж если я первый за него ухватился, он даст мне вволю подержаться.
Я выхожу из редакции, думая, что вчера мастер Хингоо арестован как шпион, причем как шпион Смаргуды, и хорошо, что я не сделал с ним интервью, отказался, и плохо, что сделал его Спиоо, но Спиоо мне не жалко, потому что он, кажется, стукач. Еще я думаю, что теперь придется делать вид, что мастера Хингоо никогда не было в истории музыки, и что очень жалко было выбрасывать оба его альбома.
Шихле, как всегда, бесподобен — в каком-то невообразимо элегантном костюме. Беловолосый беляк приносит нам коктейли, действительно великолепные, и исчезает.
— Макту, — говорю я. — Меня поражает ваша способность покупать отличные вещи.
— А, ты про беляка? — ухмыляется он, сверкая зубами. — Да, он хорош. Отлично дрессирован.
— Макту, расскажите, что там у вас нового, — говорю я, включая в кармане диктофон.
— Ну, что? — пожимает он плечами. — Майор Лоо женился на дочери герцога Бейхао, это самая последняя светская новость. Вчерашняя.
Мы принимаемся болтать о светских и не очень светских новостях, слухах и сплетнях обеих столиц, и так проходит минут сорок. Наконец, у меня в кармане щелкает: кончилась кассета. И тут же Шихле совершенно вне связи с предыдущим разговором произносит:
— Не нравятся мне дела, которые тут у вас происходят. Например, то, что вчера было.
Я ничего не говорю, но глазами показываю, что да, дела дрянь. И обвожу глазами помещение. Он кивает и совершенно невинно говорит:
— Я имею в виду, что Шайнхоо набили морду в ресторане. Мне уже рассказали.
Ну, это безопасная тема: после того, как флот обделался у острова Хиао, поругивать флотских стало модно.
— Да, морячилы обнаглели, — с чистым сердцем соглашаюсь я. Они и впрямь обнаглели, бесчинства пьяных морских офицеров — притча во языцех.
— Слушай, хочешь, я тебя подброшу в редакцию на своей машине? — спрашивает он вдруг.
— Конечно, — говорю я и понимаю, что он хочет поговорить без лишних ушей.
Мы спускаемся, за нами, как тень, идет беляк.
— Гилу теперь водит мою машину, — поясняет Шихле.
Я про себя удивляюсь. Такой молодой беляк — и такой квалифицированный? Сколько он стоил Шихле, интересно?
Мы выходим к подъезду, швейцар низко кланяется. В этот момент к Шихле кидается ражий детина в лохмотьях, один из тысяч беженцев-бездельников, что в последние годы заполонили столицу.
— Эй, барин, дай десятку, — нагло заявляет он, загораживая дорогу. Я столбенею. Такого никогда еще не было. Сальная кожа детины лоснится в дырах рубашки, гнусная ухмылка показывает, что передние зубы у него выбиты. Почему-то с падением Шеммы вся тамошняя знаменитая шпана совершенно беспрепятственно перебралась в столицу и безнаказанно бесчинствует на улицах. Понятно, что в полиции в связи с войной служат одни старики и инвалиды, но почему мэр не примет меры? До какой наглости они уже дошли!
Тут Шихле брезгливо говорит:
— Гилу, убери.
Из-за спины Шихле выходи беляк и тихо, но твердо говорит:
— Отойдите с дороги.
— Чево-о-о?! — орет детина. — Белый глист мне указывать будет?! — и размахивается пудовым кулачищем.
В тот же миг беляк делает два неуловимо быстрых движения, отзывающихся двумя короткими тычками, и детина медленно, с широко открытым ртом, сереет, глаза его закатываются, и он без памяти валится на асфальт.
Шихле переступает через него, беляк тем временем распахивает дверцу.