Дверь не заперта, и это лишний раз подтверждает предположение Джона – его ждут. Он старается не шуметь, минуя скрипучие ступеньки, которые навечно вытравились кислотой в его памяти за год совместной жизни с Шерлоком, осторожно открывает дверь и встречается взглядом со взглядом Шерлока. Тот последний раз взмахивает смычком и театрально отбрасывает скрипку в сторону. Скрипка жалобно охает деревом, упавший следом смычок вызывает слабую вибрацию струн. Некоторое время они просто смотрят друг на друга, застыв двумя ледяными изваяниями, но затем, будто кто-то незримый рядом произнес волшебное слово «отомри», обретают способность двигаться. Шагнув навстречу друг другу, они сходятся вместе, словно неуправляемые поезда, впечатываясь всей силой и желанием. Они не целуются, не обнимаются, только вдавливаются крепко и монолитно, врастая друг в друга клетками и пОтом сквозь поры. Тяжелое дыхание одного, сопение другого, сердцебиение обоих, ставшее вдруг общим, - все это оглушает в наступившей тишине. Вечность покоя и счастья, тихого счастья Джона Ватсона.
Вечность проходит, когда пальцы начинает сводить судорогой, и Джон заставляет себя разжать пиджак Шерлока, а затем легонько оттолкнуть его, чтобы высвободиться из его хватки. Некоторое время они молча смотрят друг на друга, тяжело дыша, расходятся каждый к своему креслу. Огонь в камине согревает, поленья уютно потрескивают, и Джон впервые за два года чувствует себя по настоящему живым.
- Расскажешь? – после вечности тишины голос Джона кажется хриплым. – И если ты еще не понял, я рад, что ты жив!
- Я знаю, - кивает Шерлок, - я расскажу. Все расскажу и объясню, Джон. У меня, правда, не было иного выхода.
- Тогда чаю, - говорит Джон и идет на кухню заваривать чай, а Шерлок, как в старые добрые времена, идет за ним.
Они сидят в своих креслах, спрятавшись за чашками с чаем, как за баррикадой, но Джон все равно ВИДИТ Шерлока, замечает все то, что не заметил при первой встрече, что, возможно, Шерлок не хотел бы показывать: он повзрослел – Шерлоку двадцать четыре, возраст уже не юноши, но еще и не мужа, Джону самому тридцать и подобные рассуждения кажутся смешными. Он похудел, хотя куда уж больше – Шерлок всегда был костляв и остроуголен, постарел – Джон отмечает новые наметившиеся морщинки, горькие складки в уголках рта и у переносицы, новые шрамы на руках и глубокий розовый след странгуляционной полосы на шее, прикрытый воротником застегнутой на все пуговицы рубашки. Сердце с ужасом отстукивает неровный ритм, понимая, что Джон мог потерять его не раз тогда, когда считал мертвым, и сейчас Шерлок мог продолжать считаться трупом, а не сидеть напротив него, вцепившись побелевшими пальцами в чашку. События кошмарных дней, предшествовавших самоубийству, до сих пор свежи в памяти: Джон ни на минуту не усомнился в Шерлоке, и потому простить за малодушие тех, кого считал близкими ему людьми и друзьями просто не в состоянии – Майкрофт, Лестрейд, даже Молли, вызывали и вызывают у Джона злость своим равнодушием и попустительством, тем, что позволили случиться той мерзкой травле. Шерлок – не толстокожий слон, ни тогда, когда все случилось, ни даже сейчас, пройдя испытания, о которых Джон еще ничего не знает. Он всего лишь мальчишка, гениальный и невероятный, но все же мальчишка. Пусть у них разница в шесть лет, не так уж много на самом деле, но Джон чувствует себя по сравнению с Шерлоком стариком, умудренным опытом, и то, что он не сумел тогда помочь ему, грузом лежит на душе, отягощенное личным помешательством. Джон с трудом подавляет в себе желание наброситься на Шерлока и начать зацеловывать все его шрамы, чтобы стереть память о двух годах без него, Джона, которого не было рядом, чтобы прикрыть спину и защитить. Он подавляет в себе это ненормальное сексуальное влечение, с которым справлялся тот год, что они были вместе, используя девушек на одно свидание, сексуальное влечение, возникшее практически сразу, с их первой встречи в лаборатории Молли. Увидев Шерлока впервые, Джон понял, что пропал навсегда, хотя была свежа боль от потери Эндрю, угнетали физические лишения, неспособность вспомнить несколько лет своей жизни. Чувство, что нашел свое, родное, когда-то утраченное, нахлынуло ураганом, сметая все, что переживал раньше, подчеркивая несущественность и тусклость прежних привязанностей и связей. Джон тонул в этих прозрачных глазах, и все что мог тогда – просто стиснуть зубы и держать эмоции под грифом «секретно». Джон знал, еще не согласившись на соседство, что сделает теперь все, чтобы быть вместе с этим невозможно красивым и быстрым как ртуть мальчишкой, бьющим наотмашь своим интеллектом, своей отличностью от других. Даже тогда, у Анджело, когда Шерлок непрозрачно намекнул, что не заинтересован в отношениях, и надежда на ответное чувство умерла в зародыше, Джон знал, что не уйдет, предпочтет страдания неразделенной любви одиночеству вдали от этого абсолютно ненормального совершенства. И теперь, вспоминая их прошлое, вновь переживая боль утраты самого дорогого человека, прыгнувшего в смертельный полет прямо у него, Джона, на глазах, знал, что простит. Уже простил. Но Шерлоку об этом знать не обязательно. Джон тоже прячется за кружкой, пытаясь утаить свои мысли и чувства, хотя знает, Шерлок все равно увидит и поймет, рано или поздно. Шансов что-то скрыть от него почти нет. Так пусть лучше поздно, чтобы не выглядеть таким жалким.
Шерлок вздыхает, греет руки об остывающую чашку чая и рассказывает о том, что случилось на крыше Бартса, о Мориарти, его помешательстве, условиях и самоубийстве, о том, что предвидя подобное, Шерлоку пришлось обратиться за помощью к Майкрофту и Молли (Джон отводит взгляд, не в силах простить ее за то, что заслужила доверие больше него самого), о разработанном плане и его осуществлении. Джон слушает и наполняется горечью - осознание собственной ничтожности для Шерлока больно жалит в самое сердце. Что ж, он, конечно, подозревал, их отношения не равнозначны и более того, скорее всего, эмоционально односторонние, но получить подтверждение из первых рук невыносимо. Джону хочется заплакать, но он – стойкий оловянный солдатик, поплачет дома, без свидетелей.