Шерлок вздрагивает, поспешно кивает и немного отодвигается (хотя кажется, что отодвигаться просто некуда), будто ему тяжело находиться в непосредственной близости от Джона. Джон его понимает, ему и самому это тяжело. Он с трудом встает на ноги и предлагает Шерлоку руку, чтобы помочь подняться, но Шерлок качает головой и легко поднимается сам. Они расходятся по своим углам: Джон к столу и забытым помидорам, Шерлок к пульту и телевизору. Джон старательно берет себя в руки и принимается готовить салат. Конечно, теперь он крошит помидоры без прежнего вдохновения, скорее механически, стараясь занять себя работой, чтобы заглушить настырно лезущие в голову мысли. Он даже принимается фальшиво насвистывать какую-то простенькую мелодию, не то Битлз, не то Роллинг-Стоунз, и эти нехитрые уловки, кажется, помогают. Душа размораживается, боль в грудной клетке постепенно уходит, даже руки уже не трясутся – помогла нарезка помидоров. Когда-то миллион лет назад, когда Джон планировал стать хирургом, именно на помидорах он оттачивал свое умение владеть ножом. За помидорами в салатник отправляются огурцы и зелень. Затем Джон готовит заправку, заливает ею овощи и все перемешивает. В качестве гарнира к цыпленку он достает зеленый горошек. Открывая банку, Джон старается не думать о сидящем за спиной Шерлоке, но это невозможно. Парень невероятно талантлив в своей наблюдательности, скорее всего он проделал с ним тот же фокус, что и с людьми из очереди, и пусть напоминание о прошлом для Джона стало настоящим кошмаром, он все равно не перестает в душе восхищаться Шерлоком. Оттого вдвойне обидно из-за наркотиков. Но кто такой Джон, чтобы читать ему мораль – он в себе-то разобраться не способен. Кто из них двоих больше отравляет свою жизнь – Шерлок, который колет героин, или Джон, который постепенно становится похож на отшельника в своем неприятии собственного «я». Джон бросает быстрый взгляд на электронные часы и достает цыпленка из духовки. Цыпленок, определенно, готов. Аппетитно поджаренная корочка сочится соком, пока Джон разделывает его на блюде с помощью специальных ножниц. Он убирает со стола лишние продукты, стелет салфетки, достает широкие тарелки с подсолнухами, которые ему также подарила Гарри и которые, он был в этом уверен, никогда не понадобятся. Сервируя стол, он испытывает наслаждение. Да, это воспоминание из прошлой жизни, о которой так некстати напомнил Шерлок, но это приятное воспоминание, от него сердце почти не ноет. Джон достает из холодильника сок, с удовлетворением оглядывает стол и зовет Шерлока. На самом деле он не уверен, что Шерлок не ушел – слишком тихо за спиной, но оборачиваться и проверять Джон не собирается, иначе его самообладание разлетится на куски. Сосредоточившись на самоконтроле, Джон вздрагивает, ощутив теплое дыхание на своей шее – определенно, нарушение личного пространства, но Шерлок уже садится напротив Джона, с некоторым вызовом вглядываясь в него. Джон виновато улыбается и почти вопросительно произносит:
- Приятного аппетита?
Шерлок тяжелым взглядом сверлит Джона, возможно, он ждал отповеди за свое поведение или чего-то еще, а Джон опять обманул его ожидания. Тем не менее, в конце концов, он все же кивает головой и тихо откликается:
- Приятного.
Оба принимаются за еду, иногда бросая друг на друга настороженные, но доброжелательные взгляды, стараясь обходить стороной недавний инцидент.
После ужина Джон моет посуду и заваривает чай. Шерлок возвращается на диван к телевизору, но на экран не смотрит, исподтишка наблюдая за Джоном. Джон достает для Шерлока чашку из подсолнечного сервиза Гарри и наливает чай. Он не спрашивает, какой предпочитает Шерлок. Почему-то уверен, что Шерлок пьет с сахаром без молока. Себе Джон кладет в чай лимон, как когда-то миллион лет назад он пил по вечерам в другом месте и с другим человеком. От воспоминаний Джон морщится и осторожно присаживается в дальний конец дивана, чтобы не касаться Шерлока даже случайно. Они пьют чай (вероятно, Джон угадал, потому что возражений от Шерлока не поступает), уютно молчат и пялятся в экран на какую-то голливудскую поделку. Шерлок выключил звук, и от этого в комнате воцаряется спокойствие и тишина – приятное и нужное сочетание. Джон отпускает себя и позволяет глазам закрыться. Рука, сжимающая чашку, расслабляется. Когда в следующий раз он открывает глаза, то понимает, что лежит на диване, раздетый до боксеров и футболки, укрытый пледом, под головой подушка, а в комнате темнота. Он моргает, соображая, как так получилось, что он заснул за чаем, приподнимается на локтях, чтобы увидеть время на кухонных часах – четверть третьего, и всматривается в почти непроницаемое пространство вокруг. Он ничего не видит и не слышит, ощущая себя слепым и беспомощным, поэтому осторожно спрашивает:
- Шерлок? Ты здесь?
Совсем рядом, внизу, слышится какое-то шебуршание, а затем голос Шерлока, ни разу не сонный, тихо отвечает:
- Я здесь. Спи.
- Ты на полу? – волнуется Джон.
По законам гостеприимства, он сам собирался спать на полу, это обстоятельство беспокоит его.
- Я постелил себе, все нормально, не переживай, - успокаивает его Шерлок. – Мне вполне удобно.
Джон понимает, что это ложь, вчерашнюю ночь он имел возможность в этом убедиться, но сил подняться с дивана или начать спорить в себе не находит. Он закрывает глаза и вновь проваливается в сон без сновидений. Отсутствие кошмаров и в этот раз – приятное разнообразие. Утром Джон просыпается одновременно с будильником и некоторое время приходит в себя. Когда он поворачивает голову, чтобы посмотреть на Шерлока, обнаруживает, что того уже нет. Джон встает и обходит всю квартиру, хотя данные действия явно излишни – спрятаться здесь негде. Что ж, Джон согласен, что так будет лучше, Шерлоку нечего тут делать, это совершенно не его стихия. Он не подходит джоновой квартире, как чайка или беркут канареечной клетке. Джон встает, принимает душ, бреется, одевается, готовит себе кофе, быстро возвращаясь к привычному статусу одиночки. Джону всего двадцать шесть лет, но иногда он напоминает себе старика. Пусть его раны не телесные, но покалеченная душа давит и сковывает его. Он давно уже не чувствует себя цельным и свободным, и это нормально, потому что Джон подобное дерьмо заслужил.
На работе день начинается с реанимации пациента. Пациент – худой тридцатилетний парень без определенного места жительства и занятий, страдающий запущенной стадией рака желудка. У него жуткие боли, но в приюте нет сильных обезболивающих, способных их унять, а у самого пациента нет ни страховки, ни документов. Возможно, перерезать вены – выход для всех из этой патовой ситуации, но Джон не может позволить ему умереть. Зашивая порезы на венах, Джон думает, что парень и сам, на подсознательном уровне, умирать не хочет, иначе бы он порезал себе вены ночью, когда бдительность персонала притуплена. Джон пытается как-то ободрить парня, с тоскливым мученическим выражением разглядывающего потолок. Он рассказывает о тех немногих случаях, когда рак отступал от больных на последних стадиях. Он говорит о необходимости бороться и верить, но в первую очередь сам в свои слова не верит. Трудно бороться, когда изнутри человека разрывает боль, невозможно верить, когда вся жизнь – сплошной ад. Закончив перевязку, Джон делает запись в медицинскую карту и журнал назначений, тихо инструктирует медсестру и уходит. В кабинете начальства уже созван небольшой консилиум из главной медсестры, Гарольда и мистера Биннера. Мисс Смит сегодня не работает, и это обстоятельство радует Джона, слишком уж эта дама не добра к их пациентам. Что делать с несчастным суицидником, начальство не знает. Гарольд отмалчивается, мистер Биннер благодушно рассуждает о медицинской реформе, а Джон вызывается созвониться с несколькими хосписами, которые могли бы принять больного. Начальство дает добро, и Джон отправляется в ординаторскую, где его настигает Гарольд.
- Зачем, Джон? – спрашивает он. – Ты же понимаешь, что это капля в море. Всем не поможешь, а уж нашему парню и подавно. Он уже мертв, и сам это знает, - Джон кивает, отыскивая в справочнике телефон ближайшего хосписа. – Куда как благороднее было дать ему умереть. Он сам выбрал такой финал, нужно уважать волю умирающего…
Джон резко поднимает руку, призывая Гарольда к молчанию.
- Воля умирающего – результат помешательства от боли, - излишне резко говорит он, как бы споря с самим собой, поскольку некоторые из крамольных высказываний Гарольда приходили в голову и ему, - мы не можем лишить его последнего шанса на выздоровление.