«Безысходность. Неизвестность. Он обещал вернуться через три месяца. Соврал?.. Нет, он никогда этого не делал. Но тогда почему шоколад всё ещё доставляют? Иллюзия будто любимый рядом и всё также как обычно балует меня по утрам на выходных сладким. Словно он и не уехал в составе Миротворческого контингента на чуждую нам войну да в далёкую жаркую страну. Не пропал там без вести и не оставил меня холодам».
С трудом разомкнув веки, повернулась и упёрлась бёдрами в подоконник. Вновь посмотрела на фотографию, переполненную для меня счастьем и болью.
– Берегу наш дом, – вновь сказала воспоминаниям. – Но этот дом для меня уже не наш, он чужой без твоих объятий, поцелуев, запаха. Он клетка. Эти стены решётки тюрьмы. Бежать?.. Куда?.. Мой дом – это ты. А сейчас я подобна бродяге. Есть угол, но дома… – горькая улыбка. – Дома нет. Камера смертника… ожидание конца.
Смахнув слёзы, положила плитку шоколада на стол и сделала глоток кофе. Тот уже остыл.
Неожиданно в дверь постучали. Прозвучало три коротких, два длинных и вновь три коротких удара. Я замерла. Пол точно покачнулся.
«Азбука Морзе… СМС… Сообщение… Такую привычку стучать имел только он».
Сердце забилось как сумасшедшее. Тело кинуло в жар. Словно падая в пропасть, я побежала к двери. Распахнула её и чуть не рухнула на колени. На лестничной площадке стоял он. В военной форме. В модных наглухо тёмных солнцезащитных очках. Со шрамом вдоль губ, на которых пролегла улыбка. Какая-то неуверенная, робкая, с грузом горечи. Он выглядел будто герой с постера крутого боевика, чертовски привлекательно и мужественно.
Водовород эмоций захлестнул меня.
«Живой! Живой, сволочь!»
Я зарядила ему оплеуху. Он невозмутимо поправил слегка покосившиеся очки. В следующий миг я крепко обняла его.
– Дурак, где ты был?! Почему не звонил, не писал? – начала бить его в грудь и хаотично целовать в щёки, нос, губы. – Козёл, я уже не знала, что и думать! Дурак! Сволочь! Дурак! – запустив пальцы в его тёмные волосы, заглянула в чёрную преграду, отделяющую его глаза от меня. В ней отражались мои лихорадочно блестящие глаза. По его щекам из-под очков стекли прозрачные капли. Я впервые видела его слёзы.
Я потянулась к очкам.
– Люблю тебя, – его дыхание обрушилось в мой рот. Цунами страсти затушило злость. Я вновь стала его пленницей.
«Дом. Он вернулся. Он со мной. Парнишка оказался прав. Солнце взошло».
Не прекращая поцелуя, я потянула его в квартиру. Он споткнулся и резко отстранил меня от себя.
– Мы шли колонной, сопровождали беженцев. Нас обстреляли. Неподалёку от танка, прикрывавшего мою группу, ударила ракета ПТУРа… [1] — он смолк. Заметно напрягся. Желваки на его скулах вздулись.
В его холодном голосе было что-то ужасающее, не понятное мне, чуждое жизни.
— Главное, ты жив! — прервала я его, будто боясь услышать выстрел. Прижалась к нему, но он категорично отнял мои ладони от своего лица.
— Был взрыв. Осколки и каменная крошка, — без эмоций продолжил он. — Я не должен был приходить. Но вернулся, как мужчина сказать, что ты свободна. Я мёртв.
Выстрел всё же прозвучал. Меня затрясло. Я с безумной отчаянной силой вцепилась в его плечи и замотала головой. Я не могла дышать. Была готова умереть, но не отпустить его.
— Два осколка в грудь, один в лицо и крошка в глаза. Я ослеп, — хрипло закончил он и застыл камнем.
– Неважно. Ты воздух… – упавшим голосом прошептала я, теснее прижимаясь к нему.
Он покачал головой.
— Я прежний мёртв.
– Плевать, – я взяла его лицо в чашу ладоней. Сомкнула наши лбы. – Главное, ты живой. Спасибо, что вернулся.
– Глупышка, – он взъерошил мои волосы. Печально приподнял уголки губ. – Я обуза. Калека.
– Сейчас как тресну! Ты моя жизнь, без тебя я мертва. Ты не уйдёшь из нашего дома, – я счастливо улыбнулась, несмотря на то, что было больно видеть во что его превратила война. Толкнула ногой дверь, закрывая её.
– Ты красива, — он крепко сжал мою ладонь.
– Ты не видишь. Я сильно постарела за этот год.
Он покачал головой.
– Нет. Сейчас как никогда я вижу твою красоту.
– А я твою… Я тебя люблю, — сняла очки с его изувеченных глаз.
Он резко подхватил меня на руки.
– Предупреждаю, моя любовь к тебе обширна и мягка, но защитить от падений и синяков не сможет. Я стал неуклюжий и капризный.
– Упадём – встанем. Синяки лечит время. А вот капризный… это как понимать? – игриво нахмурилась. – Неужели испробовал мир утешений и избалованности от медицинских сестричек?
– К чему мне они? – он с невозможно серьёзным выражением лица вскинул бровь. – Ты мой единственный мир. А теперь направляй моё проведение.