— Это я и так поняла, — угрюмо пробурчала яриловка себе под мокрый нос, из которого бежали противные сопли от холода и слез. Она стирала их плечом, но получалось плохо. — Но раз уж я все равно умру, может, скажешь, кто твой хозяин?
Фермер остановился, будто переводя дыхание.
— На том свете тебе эта информация все равно не пригодится, — пожал плечами Никифор и снова стал махать лопатой.
— Моя душа точно не успокоится, если не будет знать правды, могу стать призраком и неустанно искать своего убийцу. Конечно, после того, как для начала поквитаюсь с тобой, упырь, — она совершенно по-идиотски улыбнулась.
В один миг ей показалось, что она сходит с ума. Фермер поймал ее безумный взгляд и снова замер. Ее глаза цвета пазори и в обычный день пугали людей, а сейчас, когда она готовилась умереть, те явно вызывали ужас, горя ярче обычного, как зрачки у кошки в темноте. Мирославе вспомнилось, что в начале учебного года Яга утверждала, что ученица выставила против нее какой-то щит, который будто бы ударил ее током. И хоть Мирослава не знала, что это было, и как это получилось, сейчас ей это было нужно! Эй, внутренние силы, ну где же вы, когда вы реально нужны?!
— Хотя знаешь, я более, чем уверена, что твоему хозяину моя смерть еще станет поперек горла, какие бы цели он не преследовал.
— Это уже не мои заботы, — нервно ответил Никифор, чуть замедлив свою работу и постоянно куда-то оглядываясь. Вокруг не было слышно ничего, кроме обрядовых песнопений и стонов ее друга. Молчали даже кладбищенские вороны. А куда делся Персей, было вообще непонятно.
— Ты слышал сплетни обо мне? — вдруг спросила Мирослава, разминая затекшую шею. Ее и саму давно волновал этот вопрос. — Что ты дал мне выпить? Это же как-то взаимосвязано?
Фермер повернулся к ней, смотря сверху вниз.
— Слыхал, — его ответ показался яриловке настороженным. Что именно он знает? Потому что единственным ее козырем был блеф.
— И ты думаешь, что моя смерть забудется? Останется черным пятном в истории Ведограда и империи? Моя душа будет ходить за тобой по пятам и портить твою жизнь!
Ее вдруг перестало знобить, холод отступил. Может, это пришло смирение с ее участью погибнуть здесь? Ей не исполнилось даже четырнадцати лет, как все по-идиотски складывается.
— Что ты дал мне выпить?! — почти по слогам произнесла девочка, пытаясь утихомирить дрожащую челюсть.
Никифор с минуту молчал, но потом, глянув на небо, заговорил:
— Это зелье… оно используется, чтобы узнать, нет ли в человеке подселенной души.
— Кого нет?! Души?!
— Да-а, — прокряхтел фермер, работая лопатой.
— Кто-то думает, что у меня нет души?! Или что?
— Есть подозрение, что один из братьев жив. И мог подселить свою душу во имя своего же эгоистичного спасения в кого-то или во что-то.
— Но причем здесь я? — у нее стала невыносимо раскалываться голова от переизбытка эмоций, большого потока информации и от удара затылком о землю.
— А ты, поговаривают, внучка одного из них.
— Внучка… — неверяще прошептала Мирослава, инстинктивно отвернув лицо от летевшей в нее земли.
— Да, Чернобог и Белобог, говорят, сгинули сорок годков тому назад. И хоть, как оказалось, в тебе нет души кого-то из них, тот факт, что ты — внучка одного из них — неоспоримо. Уж больно ты похожа на них!
— Да даже если и так! Чем я могла кому-то так помешать?! — она истерично огляделась вокруг себя на мерзлые стены могилы. Ее могилы. Слезы безостановочно текли по щекам. Никифор, кажется, абсолютно расслабившись, решил разговор все-таки поддерживать. Возможно, чтобы было не так скучно работать.
— Осталась только одна их родственница.
— О ком ты говоришь?! — закричала яриловка, теряя терпение.
Фермер почесал лысину на затылке и ненадолго задумался.
— Если вдруг твоя душа не успокоится, — он ехидно хохотнул, — пускай сразу идет к той, перед кем склоняет голову даже император!
Снова загадки. Да что это значит?!
Вдруг бой барабанов стал слышен еще четче, а слова уже почти целиком доносились до ушей тех, кто находился на кладбище.
Мирослава, у которой закоченело все тело, вдруг вспомнила и зашептала:
— Встану я рано поутру, на заре ясной, Ярилиной росой умоюсь и пойду из дверей в ворота, из ворот — во чисто поле. А во чистом поле стоит Алатырь-камень…
Никифор вдруг замер, так и не высыпав в могилу набранную лопатой землю.
— Ты что городишь?!
— … а под тем Алатырь-камнем растет ясень с ветвями, уходящими до самого неба, и корнями, уходящими в самую бездну…