Я обернулся: он спешил ко мне, сжимая ружье.
- Вы видели? - закричал я в возбуждении. - Видели?
- Напугали вы меня, - пробурчал Геннадий Иванович. - Кричу, а вы ровно пень…
- Становитесь рядом!
Краем глаза я следил за чужим пространством. Там, все замерло, но лишь до мгновения, когда Геннадий Иванович поравнялся со мной.
- Ух ты! - он даже присел. - Чудеса-то какие!
- Какие? - спросил я поспешно.
- Деревья лиловые - и как паруса!
Я не видел лиловых деревьев, я видел привычные мне символы математики.
Все было ясно: каждому свое. Этот Шар… он вступал в контакт с подсознанием. Даже на отдыхе я продолжал думать о работе, и Шар уловил скрытую мысль. Геннадий Иванович мечтал что-нибудь узнать о жизни в других мирах и тоже получил желаемое. Как в справочном автомате: нажал кнопку прочитал ответ. Даже проще… Вот это-то и странно.
- Что хмур, Сергеич, или подарку космическому не рад?
То были первые после долгого молчания слова. Мы сидели на стволе поваленного дерева, поодаль блестел Шар, в своем настроении я и сам не мог разобраться.
- Зачем спрашиваешь? - отозвался я нехотя, не удивляясь взаимному переходу на «ты».
- Для дела, само собой.
Геннадий Иванович был верен себе. Даже в такой ситуации он оставался человеком, который оглядывает попавший в его владения предмет, будь то аппарат чужой цивилизации или ржавый гвоздь, смекая, на что тот годится.
- Тебе хорошо, Геннадий Иванович, - вырвалось у меня. - Будешь сидеть в своем лесу, как сидел, а у нас в науке все пойдет кувырком. Да и в жизни.
- На другие звезды слетаем, ну и так далее, - отозвался Геннадий Иванович, закуривая. - Может, и радикулит мой теперь враз вылечат, бессмертие дадут. Ты о другом скажи. Чего боишься-то?
- Не знаю! Не знаю даже, боюсь ли. В этом Шаре есть ответы на такие вопросы, о которых мы и не задумывались. На десятилетия, может быть, века прекратятся исследования. Мы ничего не будем открывать, перестанем творить, а будем спрашивать и получать ответы.
- С охотой или без?
- А это неважно. Вот я какой-никакой исследователь. Это все отдай, лишь бы узнать чуточку нового. А здесь не чуточка.
- И без труда.
- Не совсем, положим…
- И слава.
- Это само собой. Раз нашли Шар, то слава нас не минует.
- К чертушке славу, на ней блины не спечешь! Ты мне вот что скажи: хорошо ли на все сразу получить ответ?
- Не знаю.
- Может, твои академики знают?
- Откуда? Кто может знать, если никогда ничего подобного не было?
- Должны знать, потому не за одних себя отвечает. Как могут не знать? Вот атомов раньше не было, полетов космических. Есть, стало быть, опыт.
- Опыт? Он все тот же: «Семь раз примерь, один раз отрежь», «Не спросись брода, не суйся в воду». Только спрашивать у кого?
- У себя, кого же еще?
- Ах, Геннадий Иванович! - мне стал надоедать этот бессмысленный разговор. - Вот озеро, вот берег. «Мы весь его видим, не так ли? А муравью, чтобы увидеть, надо все по сантиметру обшарить. Так и природа для нас, что для муравья этот лес. Тут ничего не поделаешь.
- Муравей, говоришь? - Геннадий Иванович затянулся. - Глянь-ка на Шар.
Я посмотрел и чуть не рассмеялся, хотя мне было вовсе не до смеха. По гладкой, все так же пульсирующей поверхности Шара - ну, знаете! карабкался муравей. И ничего ему не делалось. На мгновение он замер с таким видом, что у меня мелькнула дикая мысль: может быть, Шар и ему открывает что-то… Но он пополз дальше, возбужденно шевеля своими усиками-антеннами.
- А что, знания действительно сила? - отрывисто спросил Геннадий Иванович.
- Конечно, - я взглянул на него с недоумением. - Конечно.
- Значит, Шар этот огромная сила?
- Естественно…
- А насколько огромная? Большая, чем все наши атомы?
- Ну, так вопрос ставить нельзя, - я растерялся. - С одной стороны, заключенные в Шаре знания, конечно, обладают невиданным потенциалом, но с другой стороны…
А что с другой стороны?
- Значит, - наседал Геннадий Иванович, - вы собираетесь выпустить такую силищу, не зная толком, что из этого выйдет?
- Да, - ответил я раздраженно. - Если бы человек, который открыл огонь, только рассуждал, мы бы не пили сегодня чай.
- Верно. Так его нужда допекала.
- А нас не допекает? С болезнями покончить хотим? Хотим. Помочь другим избавиться от голода? Нищеты? К звездам летать? Жаждем!
- Значит, вы решили как быть?
Решил ли я? Ничего я не решил. Легче решать, когда мало что понимаешь и не задумываешься, когда твердо веришь, что мир прост, вот это заведомо хорошо, а это заведомо плохо. Но когда различаешь тысячи оттенков, когда понимаешь сложную диалектику событий и хочешь сделать лучше с учетом дальних последствий и знаешь, что абсолютно верного решения быть не может, поскольку никто не владеет абсолютной истиной, - вот тогда решать тяжело, а для многих и непосильно. Но как все это объяснить Геннадию Ивановичу, для которого, несмотря на острый ум, мир все же устроен проще, чем для меня?