Карл Хейнц Бретшнейдер ездил за восемь километров в Бахштельц, чтобы встретиться с девушкой. Карин Бурмейстер работала в лаборатории поликлиники окружного города. Ее отец состоял в правлении кооператива. Домой она приезжала только в субботу. Ее все хорошо знали. Это была видная девушка. Ее фигура, светлые волосы, походка — все привлекало внимание. Когда она выходила из автобуса, жены не спускали глаз со своих мужей. В округе на двадцать километров не было ни одного холостого парня, который бы не пытался за нею ухаживать.
На весеннем балу в Тандорфе последние два часа до окончания вечера она танцевала только с Карлом Хейнцем Бретшнейдером, хотя и знала, что мотоцикла у него нет. Он посадил ее перед собою на велосипед и довез до дому. Они долго стояли перед воротами ее дома, и время мчалось для них незаметно. Еще никто на его поцелуи не отвечал так страстно. До этого времени он и не думал, что так бывает. Ее волнующая податливость, переходившая внезапно в решительное сопротивление, когда он пытался перейти границы дозволенного и его руки скользили по ее бедрам, ее страстные поцелуи с тех пор виделись ему во сне.
Он поехал бы в Бахштельц и в дождь и в град, если бы до местечка было 80 или даже 100 километров.
Но Карин Бурмейстер в этот раз на бал не пришла.
Он выпил в кабачке несколько кружек пива, выкурил почти целую пачку сигарет и с горечью услышал от «доброжелателей», что деревенская красотка уехала в польском «фиате». Увез ее врач из города, очень элегантный, спортсмен, самое большее тридцати лет, разумеется, холостой. Это все сразу разузнали. В Бахштельце не было ни одного человека, кто не посоветовал бы девушке не упускать доктора. Было бы глупо, если бы она променяла его на слесаря из ремонтной мастерской, у которого, кроме хорошего характера, пары прилежных рук да семьи из десяти человек, ничего за душой нет. Будь благоразумен, тандорфец, и уходи.
«Пропадите вы все пропадом, скоты!» — думал Карл Хейнц Бретшнейдер, нажимая на педали. Он чувствовал себя обманутым. Его водили за нос! Теперь он понимает, почему Отелло — а эту картину он видел в кино — задушил Дездемону. Кто знает, может быть, эта Карин подобные шутки проделывала и с другими. Вблизи иногда бывает трудно увидеть. По сравнению с ней, этой потаскушкой, Шекспир вывел в своей пьесе настоящего ангела. Это не для него! Все, конец!
Дом Бретшнейдеров находился за деревней, недалеко от леса. Было уже давно за полночь, однако во всех окнах горел свет. Подходя к палисаднику, Карл Хейнц услышал громкий детский плач. Он раздавался из комнаты на верхнем этаже, где спали девочки. Карл Хейнц отчетливо слышал голоса обеих младших сестер, а внизу в доме мужской голос выкрикивал громкие проклятия и ругательства. Вскрикивала женщина. Кто-то барабанил кулаками в дверь и требовал, чтобы его впустили. Это Эгон, решил Карл Хейнц, младший брат. Отбросив в сторону велосипед, он кинулся в дом. При этом он вспомнил: вчера на кирпичном заводе выдавали зарплату, и догадался, что происходит в доме. Эгон стучал в дверь, полуодетый и заплаканный. Увидев брата, с радостью бросился к нему.
— Как хорошо, что ты пришел! — всхлипывал он, дрожа всем телом. — В таком состоянии он еще никогда не был.
Их отец, Вернер Бретшнейдер, окружал свою жену и детей любовью и заботой. Но когда он совершенно внезапно начинал пить, малейшая их провинность приводила его в бешенство. За нечаянно разбитый кофейник он как-то не только надавал двенадцатилетней дочери Вальтрауд пощечин, но и посадил ее в картофельный мешок, завязал его, вытащил на улицу и до вечера держал у собачьей будки. Никто не отважился освободить девочку. Всех охватил страх, даже его жену. Иногда проходили недели, прежде чем рубцы от отцовского ремня заживали. Несмотря на тяжелые побои, они никогда не обращались к врачу. Через какой-то промежуток времени отец как будто заново рождался. Он трудился в две смены и на дополнительно заработанные деньги мог купить дочери в лучшем модном салоне районного города дорогой брючный костюм из светлого, мягкого как бархат материала, который в Тандорфе и окрестностях долго вызывал завистливые разговоры и становился предметом для пересудов на целые недели. Никто ничего не знал о слезах и рубцах. Обитателей домика на опушке леса все считали справедливыми, прилежными и добросердечными людьми. Счастливая семья, и если иногда над ней гремит гром и блистают молнии, то они так же необходимы, как оселок для косы. Бретшнейдеры сохраняли кажущееся благополучие. Чувство стыда заставляло их обо всем умалчивать.