— Как? Модуль? Это, пожалуй, не нужно, герр дипл… коллега… Спасибо, товарищ, большое спасибо.
При выходе из будки его встретил гул недовольных голосов многочисленной очереди. Он не обратил на него внимания. Все его помыслы были о содержании записанного. Он на ходу вытер платком лицо. Его губы беззвучно шевелились: «„Эф“ равно модулю скольжения, помноженному на диаметр, умноженный на восемь. Нет, помноженный на путь пружины и восемь». Таких, как Шорнбергер, нужно запускать на Марс в ракетах без устройства для возвращения…
Стол, удерживаемый за ножку одной рукой, парил в воздухе. Йохен Никель с часами в руках смотрел то на секундную стрелку, то на дрожащую от напряжения руку Михаэля Кошенца. Силач вновь демонстрировал свою мощь. Он должен был продержать стол шестьдесят секунд.
— Тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть… — считал Йохен Никель.
Гобоист Хейнц Кернер сидел согнувшись на своей койке, и писал.
— Прекратите же наконец эти глупости! — воскликнул он с раздражением, но Йохен Никель барабанил, не обращая на него внимания:
— Тридцать девять, сорок, сорок один…
Бруно Преллер возился в своем шкафу, все предметы в котором содержались в строго установленном порядке: слева сверху вниз — белье, закрытая полка — для личных предметов (посуда, принадлежности туалета), далее — полки для письменных принадлежностей, спортивной одежды, обуви. На правой стороне головные уборы и верхняя одежда. Отверстия для вешалок располагались в задней стенке шкафа. Строго запрещалось забивать в стены шкафа гвозди и крюки. Маленькое распятие на правой внутренней стороне дверцы шкафа было прикреплено прозрачной клейкой лентой. Бруно Преллер был из Эйхсфельда.
— Что тебе прислала сестра, Миха? — спросил он, не обращая внимания на то, что Кошенц был занят демонстрацией своей силы.
Эгон Шорнбергер, который уже почти вышел в коридор, вновь вернулся в комнату.
— Подожди, не мешай смотреть! — потребовал он. Его тоже, кажется, заинтересовал исход спора.
Стол задрожал в воздухе.
— Пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре… — объявлял Йохен Никель, ожидая с улыбкой развязки. — Пятьдесят пять, пятьдесят шесть… Все!
Стол упал на пол.
Андреас Юнгман, сортировавший у себя на кровати фотографии и вырезки из журналов для стенгазеты, испуганно оглянулся. Он не терпел, когда кто-нибудь хвалился силой. По его мнению, у каждого имелись возможности показать ее, к примеру, на зарядке или при преодолении штурмового городка. Он знал у себя на стройке многих силачей, которые за ящик пива могли утащить мешок с цементом, а дома отказывались принести ведро угля из подвала.
— Кончайте! — строго произнес он.
Йохену Никелю не хотелось ссориться со старшим по комнате, и Михаэль Кошенц поставил стол на место.
— Конечно, если болтают под руку… — проворчал он. — А все же я добьюсь полной минуты. Спорим?
— Ты сейчас только что проиграл, — сухо заметил Йохен Никель.
Эгон Шорнбергер с нетерпением перевел разговор на другую тему:
— Покажешь ли ты нам наконец вещицу твоей сестры или нет?
Все громко засмеялись, только Кошенц не понял двусмысленности сказанного. Наконец и он улыбнулся, подошел к своему шкафу и начал там копаться. Даже Андреас и гобоист следили за ним с любопытством. Здоровяк глубоко засунул голову в шкаф, затем выпрямился с поднятыми вверх руками, как боксер, победивший в схватке на ринге:
— Ну как?
— Старик! — вырвалось у восхищенного Шорнбергера. У него не хватало слов.
— Супер! — Преллер ухмыльнулся, и это было все, что он мог сказать.
Йохен Никель, оторвав взгляд от увиденного, с восхищением заметил:
— Вот это да!
— От сестры! — торжествовал Кошенц. — Мне идет или нет?
Светло-русый длинный парик, который огромный, как медведь, Кошенц напялил себе на голову, делал его похожим на великанш, которые в прошлом на ярмарках гнули на головах железные штанги и пережевывали бритвенные лезвия.
— Ну, теперь тебе еще серьги, и ты станешь Михаэллой! — крикнул со своей койки гобоист Хейнц Кернер.
Рассердившись, Кошенц сорвал с головы парик.
— Вы… вы… вы… консерватевисты! — выкрикнул он.
Эгон Шорнбергер фыркнул.
— Кон-сер-ва-то-ры, — поправил он, подчеркивая каждый слог, как преподаватель родного языка.
— Ну какая разница! Хотя бы и так! — ответил атлет. Он посмотрел на свое украшение с нерешительностью. Йохен Никель пододвинулся к нему: