— Я еще раз обо всем поразмыслил. Основательно, — сказал он Крис, которая присела рядом с ним. — Я всю свою жизнь буду казаться себе тряпкой.
Крис улыбнулась.
— Зачем ты ломаешь себе голову? — спросила она. — Вся деревня уже говорит об этом. Участковый уполномоченный и бургомистр сейчас там, наверху, в доме Мехтфельдов… Может быть, их уже задержали.
— Задержали?
— Точно никто ничего не знает. Разговоров, однако, много.
— Хотел бы я знать, как это обнаружилось.
— А это действительно важно, Хейнц?
Кернер проиграл гамму вверх и вниз. Теперь клавиша была такой, как он хотел.
— Нет, — ответил он. — Совсем неважно.
Свадьба состоялась ровно через тринадцать недель. На ней гуляла половина деревни. Девяносто четыре подарка. Сто пятьдесят семь поздравительных открыток и писем! Одно из них пришло из Герстхофена, что под Аугсбургом. Отправитель — Олаф Мехтфельд. Хейнц Кернер поднес письмо нераспечатанным к огню зажигалки, а так как его теща беспокоилась за ковер в жилой комнате, он вынес горящий конверт за порог, держа его двумя пальцами. Крис была рядом с ним. Едва ощутимый ветерок развеял черные хлопья пепла. Кто-то поинтересовался из любопытства, не является ли это каким-то новым обрядом. Хейнц и Крис сделали таинственные лица, засмеялись и пошли к гостям.
Пятница, 27 июля, 7.16
Везде пахнет апельсинами — внизу, в холле, на лестнице и наверху, в длинном светлом коридоре. Дорис Юнгман не находит этому никакого объяснения. Она до сих нор только три раза бывала в больницах. В тринадцать лет, когда ей делали операцию аппендицита, и потом еще два раза в качестве посетительницы.
— Чудно, — проговорила Дорис. — Как в овощном магазине. — Сестра, которая шла впереди нее, оставалась серьезной и молчаливой. — Пахнет апельсинами, — повторила Дорис.
Ее пульс все учащался. Ей хотелось говорить. Все равно что, только бы не молчать. Здесь все ей чуждо.
Никакого ответа. Сестра остановилась и открыла одну из многих белых дверей в коридоре.
— Пожалуйста, — сказала она и пропустила пациентку вперед.
В комнате стояли три кровати. Белые стены, белая трубчатая железная мебель, матово-голубые гардины. Одна из кроватей не прибрана. С другой кровати на новенькую вопросительно смотрели обведенные темными кругами глаза. Бледное детское лицо, однако голые руки, лежащие поверх одеяла, сильные и загорелые. В них зеркало и губная помада. Женщина кивнула головой в ответ на ее приветствие.
— Пожалуйста! — повторила сестра. Она показала на третью, застланную чистым бельем постель. — В одиннадцать часов будет обход. Вам лучше всего сразу же лечь, фрау Юнгман.
Тон сестры холоден, как ее туго накрахмаленная шапочка. Холодное дружелюбие в каждом взгляде, в каждом скупом жесте. Сестра придерживается этого тона главным образом по отношению к молодым и здоровым женщинам.
— Чемодан с тем, что вам не понадобится, я потом заберу. Вам еще необходимо измерить кровяное давление!
Она исчезла.
— После обеда придет сестра Хайдрун, — сказала темноглазая и посмотрела на новенькую испытующе. — Она ведет себя по-другому. И более разговорчива. Тут не все такие, как эта старая печеная слива… Тоже студентка?
Дорис раскрыла свой красный чемоданчик и отрицательно покачала головой. С каждой минутой ей все более становилось не до разговоров. Она отвечала односложно, раскладывая туалетные принадлежности по полочкам ночного столика. Положив новую сорочку и банный халат на кровать, она села, сняла один ботинок и смотрела на него так, как будто видит впервые. Она сжала губы, вспомнив мать, которая теперь дома мешает тесто для воскресного пирога, стараясь, чтобы в него не попали слезы. «Вот он каков, твой любимый зятек, — думает она. — Что касается совместного счастья и горя…»
— Два года назад мне вырезали гланды, это было потяжелее. — Студентка хотела приободрить ее. — Тогда было ужасно больно, честно. А сейчас это просто укус комара! Не бойся! Можешь, однако, выплакаться. Со мной было точно так же. В основном в этом виноваты мужчины. Скажи же что-нибудь!
— Мой в армии. — Дорис сняла другой ботинок и расстегнула блузку. — А она для него важнее, чем… — Она запнулась, подняла голову.
В коридоре раздавались голоса. Дверь в комнату открылась, и появилась сестра, которая только что была.
— Ваш брат, фрау Юнгман! — сказала она. — В неприемные часы мы разрешаем посещение в исключительных случаях.
«Мой брат?» Туфли остались под кроватью.
В три-четыре шага Дорис достигла двери и выбежала мимо опешившей сестры в коридор. Там она увидела, к своему удивлению, мужчину в форме Национальной народной армии. Он подморгнул ей незаметно одним глазом и предупреждающе поднял чуть-чуть руку: не выдавать, объяснение последует позже.